Вероника Иванова - Берег Хаоса Страница 2

«Взгляд, своим цветом более всего походящий на морскую воду, наточенная кромка лезвия, предзимние заморозки». И это всё – описание взгляда? У самого глаза соберутся в кучку, пока сообразишь, что имелось в виду сочинителем. А последнее двуруние? О чём расскажет оно?

«Полупросьба, полуприказ, требование не нарушать тишину, обращение к тому, от чьего лица ведётся повествование». Хм...Если отставить в сторону поэтику и романтику, всё сводится к очевидно-простому: заткнись. Видимо, слушатель уже настолько устал от разглагольствований певца, что желает только покоя. Но ведь от меня требуются красивые и по возможности близкие к первоначальному смыслу стихи, а не грубая проза (которая, как ни говори, а всё же больше соответствует жизни)... Ладно, буду «украшать».

«Заткнись», значит. Угу. Ага. Допустим, можно заменить это словом «замолчи». А как быть с просьбой-приказом? С одной стороны должно чувствоваться повеление, а с другой, как бы поточнее выразиться... Что обычно чувствуешь, когда просишь? Отчаяние. Ну да, конечно: если у вас всё уже есть, и просить не нужно. Просьба рождается от нехватки, а нехватка в свою очередь сопровождается недовольством, в крайних случаях перерастающим в самое настоящее отчаяние, уж в чём, в чём, а в этом вопросе я разбирался. Долго и нудно... Хорошо, оставим пока в покое последнюю строку в куплете и обратим взор на предпоследнюю.

Взор, да. Сине-зелёно-голубой, если верить переводу. Вместе получается «лазоревый». А что, вполне приемлемо: и поэтично, и понятно. Лазоревый взгляд... Нет, лазоревые глаза. Которые смотрят... волком? Отнюдь: сказано про что-то острое, наточенное. Лезвие. Глаза-ножи? Слишком просто звучит. Глаза-кинжалы? Уже лучше. Мечи? Точно! У меня же как раз получается окончание строки на «-чи»! Мечи лазоревых глаз. О, простите, забыл ещё одну подробность: «заморозки». То бишь, взгляд холодный. Замороженный. Ледяной? Всё складывается и совершенно чудно.

«Лазоревых глаз ледяные мечи» – чем не третья строка? И что же они делают, ожидая от находящегося рядом певца исполнения сокровенного желания «замолчать»? Не просят и не приказывают, а делают что-то другое, близкое, но стороннее... Может быть, заклинают?

Есть. Попал в цель.

«Лазоревых глаз ледяные мечи меня заклинают: „Молчи!“

Наверное, стоило сначала заглянуть в конец песни, чтобы сдуру не описать трагедию там, где имеется всего лишь милое объяснение в любви, но... Лениво мне. К тому же, вполуха послушав оригинал, не возьмусь утверждать, что в нём всё радужно и безоблачно: отдельные переливы мелодии очень даже тревожны.

Ну, теперь точно: всё! Устал. Хотя многие (если не подавляющее большинство) полагают работу ума делом простым и не требующим особых усилий, я почему-то после каждого стихоплётства сам себе напоминаю ситри[1]. Напоминаю после использования, разумеется, становясь таким же выжатым и жалким. Надо было сделать перерыв, ой надо было! Хоть ювеку[2] не думать о рифмах и поэтических красивостях... Впрочем, ещё не поздно: вроде в ближайшее время служба не собирается очнуться от забытья и заставить бросить все силы на её исполнение, так что...

– Тэйл, тут тебя хотят видеть.

Лицо Дариса, открывшего дверь и заглянувшего в мой кабинет, выглядело встревоженным и растерянным одновременно. Положим, второе качество было присуще старшему тоймену[3] от рождения, причём, присутствовало только в его внешности, а не во внутреннем отношении к миру, а вот первое, проявляющееся крайне редко, заставило напрячься и меня. Но можно было не тратить зря душевные силы: то, что случилось вдохом спустя, всё равно превзошло бы самые жуткие ожидания и любые фантазии.

Отодвинув Дариса, совершенно не сопротивляющегося напору, в сторону, в мою скромную обитель вошли четверо. Впереди – низкорослый, и видимо вследствие этого мнящий себя персоной, заслуживающей пристального внимания, живчик возраста, перевалившего за средний, но далёкого от преклонного. Коротко стриженые волосы с проседью, некогда, по всей видимости, чёрные. Такие же тёмные и масляно поблёскивающие глаза, круглые и маленькие. Умильная улыбка силится придать губам дружелюбное выражение, в короткопалых кистях – кожаная папка с медными уголками. Одет, как полагается в управах, приближённых ко двору: только тёмные тона и дорогие ткани. Строгий камзол, застёгнутый на все пуговицы, безукоризненно белое и кричаще скромное кружево воротника, штаны заправлены в мягкие голенища сапог. Не верхом приехал, а в карете, значит... Заказчик? Всё может быть.

Но продолжить осмотр не позволили. Живчик улыбнулся ещё шире и противнее, обращаясь ко мне:

– Вы здесь старший?

В какой-то мере, действительно, старший. Из тех троих, кто сегодня взял себя за шкирку и пришёл на службу. О, что это я до сих пор сижу в кресле? Невежливо. Встаю, коротко кланяясь:

– Да, пока нет ллавана[4], слежу за порядком в управе.

– Могу я узнать ваше имя и должность?

– Меня зовут Тэйлен. Должность – вьер[5].

Пришелец оживился ещё больше, и причина стала ясна очень быстро:

– Рад познакомиться, heve[6] Тэйлен! Надеюсь, мы с вами быстро сможем найти общий язык.

– Как пожелаете, heve...?

– Салим, heve Салим!

– А могу я узнать, что именно привело вас...

– Конечно!

Он открыл папку, извлёк из неё плотный пергаментный лист, отягощённый восковым печатным оттиском, и протянул мне, натужно-воодушевлённо сообщая:

– Будем работать вместе!

Это с какой же такой неожиданной радости? Опускаю взгляд на безукоризненно выписанные и завидно чёрные строчки букв: мне такая тушь большую часть времени только снится.

«По распоряжению ллавана Головной управы... heve Гоир... за неоднократные нарушения подчинённости... назначить служебное следствие... временное исполнение обязанностей ллавана Малой управы... возложить на предъявителя сего, heve Дьясена... до окончания следствия.»

Вот так новость. А я-то надеялся отправиться на трёхдневье отдохновения в состоянии покоя... Всё внутри ухнуло и обрушилось вниз, куда-то в область пяток. Вместе со скромными планами и надеждами.

– Heve Дьясен?

Из-за спины живчика выступил новый пришлец – грузный, с одутловатым лицом и странно застывшими навыкате глазами, одетый в том же духе. По форме одежды мужчин вообще можно было бы назвать близнецами, только один был до крайности оживлён, а второй до той же степени крайности заморожен. Или отморожен – как кому больше нравится (лично я, по некоторому размышлению, счёл более соответствующим действительности второй вариант).