Михаил Кликин - Малыш и Буйвол Страница 2

— Рахель! Куда прешь! Направо смотри! Харим! Гром тебя разрази! Куда ты ее гонишь? А, бестолочи! — Шалрой орал во всю глотку, размахивал руками. Он боялся, как бы стадо не рвануло со всех ног к воде, не потоптало овец, не раздавило коз. И телята совсем молодые в самой толкотне сейчас…

— Разделяй их! Разделяй! Харим, давай, давай своих вправо гони! Овец отгони! Не суй их под ноги! Держи! Держи!..

Но все прошло благополучно.

Так и не сорвавшись на бег, стадо спустилось к воде. Коровы забрели в омут по самое брюхо. Сообразительные козы отошли в сторону, туда, где вода была почище и где на берегу рос клевер. Овцы под присмотром псов дружно пили, раздуваясь, словно бурдюки.

После того как скотина утолила жажду и разбрелась по зеленому лугу, к воде сошли люди и собаки.

— Э-эх! — не раздеваясь, как был в штанах и рубахе, Шалрой прыгнул в воду и поплыл к противоположному берегу, к валунам и каменным россыпям. Харим и Рахель с легкой завистью следили за ним. Они не умели плавать. В деревне мало кто умел плавать, потому что этому негде было научиться.

Вечером приехал старый Мирх. Еще издалека замахал пастухам рукой, привстав в телеге, закричал что-то веселое — седые жидкие волосенки развеваются по ветру, сам худой, костлявый, одежда на нем болтается, словно на палках огородного пугала.

Собаки подняли головы, заворчали, скаля клыки. Покосились на хозяев: люди спокойны, значит, все в порядке. И вновь вернулись к своей основной обязанности — следить за стадом.

— Сказочник едет, — пробурчал Харим. Они с Рахелем игрались кривым пастушьим ножом, поочередно втыкая его в землю.

— Цыц! — прикрикнул на молодежь Шалрой, поднялся на ноги и не спеша направился встречать подъезжающего.

— Стой, старая! — прокричал Мирх, натянув вожжи. Сивая кобыла всхрапнула, задрала хвост, уперлась всеми четырьмя копытами в землю. Возница едва не свалился с телеги, чуть не кувыркнулся вперед, но успел-таки схватиться за большую бочку, что стояла за ним, накрепко привязанная к скошенным бортам.

— У-у, негодница! — погрозил Мирх лошади, но та даже ухом не повела. Опустила голову к земле, стала щипать траву мягкими губами.

Кряхтя и фыркая почище иного коня, старик долго спускался на землю, цепляясь за телегу, хватаясь за веревки, за упряжь, нащупывая неуверенной ногой упор, выворачивая шею, заглядывая себе за спину. Шалрой хотел было помочь старику, но Мирх свирепо посмотрел на пастуха, и Шалрой отступил.

— Негодное место нашли, — обрушился с критикой Мирх, едва только почувствовал под ногами твердую почву. — Вода не проточная. Глистов скотина нахватает, а мне потом лечи полынным семенем…

— На ночь встали, — развел руками Шалрой. — Завтра дальше пойдем.

— Дальше! — фыркнул старик. — На перевал, что ли? Куда уж дальше? За горы? Или еще далече? — Он хрипло засмеялся, закашлял в кулак.

— Я ходил, смотрел, — сказал Шалрой. — Вон за тем холмиком, не так далеко, будет хороший луг. Трава мне по пояс. Ручей течет. И лесок недалеко.

— Лесок! — снова фыркнул старик. — Что ты мне рассказываешь? Я в этих местах каждый камешек знаю. Всякую корягу, каждый родничок. Распряги-ка кобылу лучше. Пусть водички попьет.

— А глисты?

— Вот еще выдумал! Сроду тут глист не бывало! Шалрой пожал плечами и сноровисто принялся распрягать лошадь.

Харим и Рахель в отдалении все играли ножом, время от времени посматривая искоса на прибывшего старика и о чем-то негромко переговариваясь.

Прибежал здоровый пес, вожак стаи по кличке Лютый. Обнюхал старика, признал, высунул язык, улегся у его ног. Мирх, кряхтя, отдуваясь, присел на корточки, потрепал большую голову собаки, поиграл бахромой истерзанных в бесчисленных драках ушей.

— Что, старый? — спросил он у овчарки. — Небось намаялся с молодыми? Ничего-ничего. Ума у них мало, зато силушка играет.

— Поесть-то привез чего? — спросил Шалрой.

— А как же. Вон за бочкой сверток. Племянница тебе собрала. Уж не знаю, чего там.

— Переночуешь сегодня? Или сразу поедешь?

— Заночую. Как же. С одной дороги да на другую… Я уж не молодой.

— А чего тогда сам приехал? Некого послать, что ли?

— Зачем? У молодых свои дела… Ночью-то… Знамо… — Мирх закашлялся в кулак. А может, засмеялся.

Шалрой освободил кобылу от упряжи, спутал ей ноги, подошел к старику, держа узелок с едой.

— Пойдем, что ли, перекусим.

— Иди. Я есть не хочу. Мы здесь посидим, — Мирх чесал пса под челюстью.

— Как знаешь, — сказал Шалрой и направился к своим помощникам.

— Ну, что он? — спросил Харим, убирая нож, когда Шалрой приблизился. Спросил негромко, так, чтобы старик не услышал.

— Переночует. Завтра назад.

— А мы?

— Пойдем вон за тот холм. Там хорошее пастбище. Рахель поднял голову, спросил:

— Доить сегодня будем? Или утром?

— И сегодня, и утром.

— Бабья работа, — пробурчал недовольно Харим.

— Тебя забыли спросить! — Шалрой повысил голос. — Сейчас перекусим и за работу. Надо будет до темноты закончить.

— А дед чего?

— Чего дед?

— Есть не будет?

— Говорит, не хочет.

— Значит, нам больше достанется.

Шалрой отвесил подзатыльник Хариму, присел рядом с парнями, развязал узелок. Достал небогатую снедь, все, что смогла наскрести хозяйничающая племянница: каравай хлеба, четыре сморщенных худосочных огурца, ломоть сыра, яйца, в маленькой коробочке — соль. Разложил угощение.

— Налетай.

Умяли все быстро. Как-никак с утра во рту ничего не было, кроме пресной тростниковой мякоти.

— Ну, пойдем! — сказал Шалрой, поднимаясь.

— Бабья работа, — буркнул Харим.

— Давай-давай! Сейчас первый же под коровьи сиськи полезешь молоко сосать…

Солнце скрылось за горами, но было еще светло.

Летние вечера долгие, едва ли не до полуночи светится небо отблесками дня. Вроде бы и луна поднимется, а вокруг все еще ясно. Ночь заглянет в мир на три-четыре часа, побудет как-то украдкой, незаметно, смотришь — а уже светает, алеют облака на востоке. Через полчаса совсем развиднеется — вот и новый день. Жаркий, сухой, как и прежние…

— Эй, старый! — крикнул Шалрой. — Ведра-то привез?

— А то! — отозвался Мирх. — Я из ума еще не выжил. — Старик поднялся, подошел к своей телеге. Загремел жестью. — Разбирайте, всем хватит.

— Ты что это? Тоже с нами? — спросил Шалрой, завидя, что Мирх вытащил четыре ведра.

— А то! Хоть за сиськи подержусь, как когда-то раньше, — он затрясся всем телом, захрипел, заскрежетал — засмеялся, закашлялся.

— Скиснет ведь молоко-то, — вмешался Харим, — не довезешь по жаре…

— А ты не встревай! — оборвал его Мирх. — Не твоего ума дело…