Мэри Стюарт - Полые холмы. Жизнь Мерлина Страница 2

— Что бы тут ни происходило нынче ночью, я хочу, чтобы ты это запомнил, а не забыл. Тебе нечего бояться. Расскажи, что видел.

Несколько мгновений он молча смотрел на меня. Что он при этом думал, кто знает? Зрелище было не из умиротворяющих: высокий молодой человек с окровавленной, разбитой рукой, без плаща, в запятнанной, изодранной одежде, лицо, можно себе представить, серое от боли и усталости, от горького похмелья после ночной победы. Но пастушонок вдруг кивнул и стал рассказывать:

— Ночью в самую темень я услышал конский топот. Четверо, должно быть, проскакали. Но видеть я их не видел. А рано на заре — еще двое во весь опор вслед за теми. Сдается мне, они держали путь в замок, только я сверху не заметил факелов ни в сторожевой башне, ни на подъемном мосту. Верно, скакали они не по дороге, а оврагом. Когда совсем развиднелось, я заметил двух всадников, они возвращались вон оттуда, от берега против скалы, на которой стоит замок. А потом… — Он замялся. — Я увидел тебя, господин.

Я проговорил медленно, глядя ему прямо в глаза:

— Теперь слушай, я расскажу тебе, кто были те всадники. Минувшей ночью, под покровом тьмы, здесь проскакал король Утер Пендрагон, и с ним был я и еще двое. Он спешил в Тинтагел, но подъехал не к главным воротам, где подъемный мост. Вот этим оврагом он выехал к морю, скрытой тропой поднялся по отвесной скале и проник в замок через тайный вход. Что качаешь головой? Не веришь?

— Господин, всякий знает, что король в ссоре с герцогом. Ни один человек не может войти в замок с той стороны, а король — и подавно. Да если б он и отыскал потайную дверь, никто бы не осмелился ему отпереть.

— Осмелились и отперли. Сама герцогиня Игрейна приняла короля в Тинтагеле.

— Но ведь…

— Подожди, — сказал я. — Я расскажу, как это случилось. Король благодаря волшебным чарам принял обличье герцога, а его спутники — обличье его приближенных. Те, кто впустил их в замок, полагали, что отпирают самому герцогу Горлойсу с Бритаэлем и Иорданом.

Лицо пастушка под маской грязи побелело. Я знал, что в этом диком краю эльфов и фей про чары и волшебство слушают так же доверчиво и самозабвенно, как и про любовь королей или кровопролитие у подножия трона. Мальчик, заикаясь, спросил:

— Король… король был этой ночью с герцогиней?

— Да. И дитя, которое у нее родится, будет дитя короля.

Он помолчал. Облизнул губы.

— Но… но… когда герцог узнает…

— Он не узнает, — сказал я. — Он убит.

Одна грязная рука взметнулась ко рту, зубы прикусили кулак. Глаза, блеснув белками, обвели мою фигуру: изувеченную руку, одежду в кровавых пятнах, пустые ножны. Видно было, что он рад бы убежать, да не осмеливается даже на это. Прерывающимся голосом пастушок спросил:

— Ты… ты убил его? Убил нашего герцога?

— Вовсе нет. Ни я, ни король не желали его смерти. Он убит в бою. Минувшей ночью герцог, не зная, что король отъехал в Тинтагел, устроил вылазку за стены своей крепости Димилиок, напал на воинов короля и был убит.

Но он словно не слышал. Заикаясь, он произнес:

— Но ведь те двое, которых я видел сегодня утром… Это был сам герцог, и он скакал из Тинтагела, я его разглядел. Ты думаешь, мне его лицо незнакомо? Это был герцог и с ним Иордан, его человек.

— Нет. Это был король и с ним его слуга Ульфин. Я же сказал тебе, что король принял обличье герцога. Чары и тебя обманули.

Он попятился от меня.

— Откуда тебе все это известно? Ты… ты сказал, что был там. И это колдовство… Кто ты?

— Я — Мерлин, племянник короля. Меня называют Мерлин. Королевский Маг.

Пятясь, он дошел до дроковой заросли. Дальше пятиться было некуда. Он повернул голову вправо, влево, ища пути к бегству, но я протянул ему руку.

— Не бойся. Я не обижу тебя. Вот, возьми. Да подойди же и возьми это, разве в здравом уме человек станет бояться золота? Считай, что это тебе в награду за поимку моего коня. И если ты подсадишь меня в седло, я теперь же уеду.

Он уже шагнул было ко мне, готовый выхватить монетку и удрать, но вдруг замер и насторожился, чутко, как животное. Козы тоже перестали щипать траву и, прислушиваясь, повернули головы к востоку. Тут и я расслышал стук копыт.

Я держал здоровой рукой поводья и обернулся к пастушонку за помощью, но он уже убегал вверх по склону, ударяя посохом по кустам дрока и гоня перед собой коз. Я крикнул — он обернулся, и я швырнул ему вдогонку золотую монету. Он подобрал ее и был таков.

Снова накатила боль, корежа кости изувеченной руки. Треснувшие ребра пекло и саднило. Испарина покрыла тело, и весенний день вокруг опять закачался и помутнел. Приближающийся стук копыт бил меня по костям, как пульсирующая боль. Привалясь плечом к конскому боку, я ждал.

Это был король. Он возвращался в Тинтагел, на этот раз при свете дня и со стороны главных ворот, в сопровождении отряда своих всадников. Они шли легкой рысцой, по четыре в ряд, поспешая травянистой дорогой из Димилиока. Над головой Утера реял в солнечных лучах королевский штандарт — красный дракон на золотом поле. Король был теперь в своем обличье: серая краска с волос и бороды смыта, на шлеме блистает драгоценный венец Пурпурный королевский плащ развевается за плечами, прикрывая лоснящийся круп гнедого скакуна. Лицо короля спокойно и сосредоточенно — усталое, конечно, и мрачное лицо, но при всем том довольное. Он ехал в Тинтагел, и Тинтагел принадлежал теперь ему, вместе со всем, что находится в его стенах. Он получил то, чего добивался.

Я стоял, привалясь к боку моего коня, и смотрел, как они едут мимо.

Утер не мог меня не заметить, однако он даже не взглянул в мою сторону. Из рядов королевской свиты на меня бросали любопытные узнающие взгляды. Среди этих всадников не было, я полагаю, ни одного, кого не достигло бы уже известие о том, что произошло ночью в Тинтагеле и какую роль я сыграл в исполнении королевского желания. Быть может, самые простодушные из свиты даже ждали от короля благодарности и награды для меня или уж по меньшей мере признания и привета. Но я, выросший среди королей, хорошо знал: если надо награждать и взыскивать, то сначала находят, с кого взыскать, не то вина еще, глядишь, пристанет к самому королю. Король Утер сейчас понимал только одно: что по моему, как он считал, недосмотру герцога Корнуэльского убили в то время, как он, король, возлежал с его герцогиней. Он не видел в смерти герцога той мрачной иронии, что прячется за приветливой маской богов, требующих от нас исполнения их юли. Утер, малознакомый с делами богов, понимал только, что, выждав всего один день, мог бы добиться своего открыто и не роняя собственной чести. Он гневался на меня вполне искренне, но будь это даже напускное — ему ведь надо было возложить на кого-то вицу; как бы он в глубине души ни воспринял смерть герцога — а она, бесспорно, была для него волшебной дверцей к желанному браку с Игрейной, — но перед людьми ему полагалось сокрушаться; и я оказался жертвой, которую он принес на алтарь своего сокрушения.