Марк Лоуренс - Выбор режима Страница 2

— Вперед.

Короткий кивок, брызги, и он уходит дальше. Я иду следом, уже в нетерпении, подъем больше не кажется таким крутым. Только нубанец оглядывается на Эйвери, который все еще лежит в обнимку со склоном, а затем бросает на меня настороженный взгляд, в котором ничего нельзя прочесть. Сияние моей маленькой победы меркнет, и уже не первый раз молчание нубанца, а не его слова, заставляет меня пожелать стать лучше, чем я есть.

Другой Выбранный занимает место замыкающего конвоира. Греб — так они зовут его.

— Смотри под ноги, — говорю я. — Тут становится скользко.

Мы переваливаем через вершину гребня и начинаем спускаться в тень долины, где пронзительные стоны ветра смолкают до жалобного воя. Света не так много, но там, где вниз по склону змеится тропа, я замечаю, что что-то не так.

Я останавливаюсь, и Греб, ткнувшись в меня, разражается бранью.

— Там что-то не так с дождем.

Я всматриваюсь. Кажется, что на широком участке дождь падает слишком медленно, капли зависают над землей и создают серую пелену падающей воды.

— Медленное время, — говорит Джон, не поворачиваясь и не повышая голоса.

Греб пинает меня по икре, и я продолжаю движение. Я слышал о медленном времени. Его клочья разбросаны по Аркадским горам — отголоски тех дней, когда Зодчие разрушили мир. После того как мир разлетается на осколки, всегда обнаруживаешь, что появились новые правила. У них был День Тысячи Солнц. У меня были тернии.

Я следую за нубанцем внутрь участка медленного времени — полосы в два или три ярда шириной. Снаружи кажется, что дождь падает свободно. При входе в это место окружение меняется, словно все нормально только там, где я иду. Впереди и позади дождь долбит землю так, словно каждую каплю выпустили из баллисты и она может пробить отверстие в броне. Мы проходим участок насквозь. Греб все еще с трудом продвигается, по-прежнему позади меня, медленно, как уличный мим, даже еще медленнее, пока не выбирается наружу и не начинает ускоряться. Медленное время прилипает к нему, не желая выпускать пленника. Даже на расстоянии в десять ярдов оно все еще цепляется за его кожу, но наконец он идет с нами в одном темпе.

Мы продвигаемся вперед, и за выступом скалы открывается странное зрелище. Как если бы пузырь из прозрачного стекла, почти невидимого, пересекал склон горы. Дождь стекает с него, увлекаемый со своего обычного пути невидимыми течениями. В центре полусферы, у самой земли, манит обещанием бриллиантов голубой свет. А над ним возвышаются статуи.

— Идиоты. — Джон машет в их сторону рукой, когда мы проходим мимо. — Я могу понять, как в ловушку попался первый, но остальные семеро?

Мы уже достаточно близко, чтобы увидеть, что это не статуи. Восемь путников, тот, что ближе всех к голубому свечению, одет так, словно сошел с какой-нибудь пыльной масляной картины, которые развешивают на стенах в замках. Они как мушки в янтаре, как мотыльки, привлеченные светом огня, в котором мы все сгораем. Какой мир будет ждать их, когда они надумают вернуться?

— И что, во всех ли пузырях времени есть такой удобный предостерегающий огонек в центре? — вслух интересуюсь я, но никто не отвечает.

Я оглядываюсь еще раз, пока они окончательно не скрылись из поля зрения. Все они хранились там, как воспоминания о прошлом, а снаружи пробегают дни и месяцы. У меня в голове есть свои пузыри времени — места, в которые я возвращаюсь вновь и вновь.

Когда я в первый раз убил человека и оставил Зал Исцеления в огне, боль в ранах от яда терний была нестерпимой и меня нашел отец Гомст. Память возвращает меня на крышу башни, свесившись с края которой я разглядываю закручивающиеся языки пламени внизу и огни фонарей охотящейся на меня отцовской охраны. Мы стоим на башне, вдвоем, скованные минутами ожидания, и я часто возвращаюсь к этому моменту, в очередной раз пытаясь понять его, и ничего не получается.

Отец Гомст поднимает обе руки.

— Тебе не нужен нож, Йорг.

— Я думаю, нужен. — Лезвие дрожит в моей руке не от страха, а от той лихорадки и эмоций, которые она во мне вызывает. Словно что-то несется на меня, что-то захватывающее, ужасное, внезапное… мое тело дрожит в нетерпении. — Чем еще я буду резать?

— Отдай его мне.

Он не тянется к ножу. На шее у него золотой крест и талисман Зодчих — древний, расколотый, частично оплавленный кусок пластмассы, посеребренный, как церковная икона. Он говорит, что Бог слышит его через него, но я не чувствую никакой связи.

— Тернии не отпустили бы меня, — говорю я ему.

Сэр Ян бросил меня в середину тернового куста. У него была такая гора мышц, что он смог оторвать дверцу кареты и выкинуть меня подальше, пока нас не настигли солдаты моего дяди. Сильный человек может бросить девятилетнего ребенка довольно далеко.

— Я знаю. — Отец Гомст вытирает дождевые капли с лица, проводя рукой от лба к подбородку. — Из терновника и взрослому тяжело вырваться, Йорг.

Если бы он мог действительно говорить с Богом, то знал бы мой приговор и не стал бы тратить слова попусту.

— Я мог бы спасти их. — Терновник спрятал меня у себя в глубине, он удерживал меня. Я видел, как умирал маленький Уильям, три вспышки молнии — три застывших мгновения расправы. — Я мог бы спасти их.

Но я чувствую гнилой вкус лжи на языке. Неужели хоть что-то могло удержать меня от того, чтобы помочь Уильяму? Неужели хоть что-то могло удержать мою мать? Что? Можно вырваться из любых оков, продраться через все тернии. Вопрос только в том, что ты готов потерять и какую боль перетерпеть.

Греб толкает меня, и я возвращаюсь на гору. Смрад от него настигает меня, несмотря на дождь.

— Не останавливаться.

Как будто он уже забыл, за что я, черт возьми, убил Эйвери. Суд… Я готов к нему.

— Здесь.

Джон поднимает руку, и все мы останавливаемся. Я не сразу замечаю Арку. Скорее не арка, а дверной проем, узкий и окаймленный серебряной сталью Зодчих. Она возвышается на платформе из камня Зодчих, литую поверхность которой все еще видно среди разбросанных камней. В двадцати ярдах груда костей: черепа таращатся на меня, некоторые здесь недавно, некоторые уже рассыпаются в прах, но все очищены от плоти заботливыми воронами.

— Что произойдет, если мы не Выбранные? — На вопрос нубанца отвечают ухмылки мертвецов.

Джон вытягивает свой меч. Старый клинок, зазубренное, покрытое пятнами железо. Он становится с противоположной стороны Арки. Трое других мужчин занимают позиции вокруг Арки, и Греб, который теперь понукает Йорга вместо Эйвери, вынимает нож.

— Эй, здоровяк. Ты первый.

— Когда пройдешь в Арку, стань смирно и жди приговора. Дернешься, и я убью тебя, несмотря на милосердие ритуала. — Джон изображает смертельный удар.