Вера Камша - Crataegus Sanguinea. Время золота Страница 2

Эдмунда Доаделлина убили в спину, спереди на теле виднелось лишь несколько синяков, и еще была ободрана щека — когда победители сдирали с убитого одежду и доспехи, они не церемонились.

Джон дважды обошел поляну и остановился у куста боярышника. В здешних краях «королевский куст» растет везде. Боярышник был и на королевском гербе, боярышник и меч в серебряных ножнах. Доаделлины клялись защищать Олбарию, именно защищать. Эльфы короновали первого Доаделлина венком из цветущего боярышника, но это было давно, и это было весной, а теперь — осень, и боярышник усыпан кровавыми ягодами…

Жар костра заставил вздрогнуть темные ресницы, в сердце Хьюго встрепенулась безумная надежда, но куда там! Рука Эдмунда была ледяной, и Дерракотт сжал ладонь короля в своих, словно мог ее отогреть. На среднем пальце Эдмунд носил кольцо, память об отце, теперь оно исчезло. Мародеры или Дангельт? Хотя какая разница…

Стрелок вынул нож и принялся срезать куски дерна. Фрэнси что-то сказал, наверное, предложил помощь, Джон Лейси покачал головой, давая понять, что справится. Лорд Элгелл кивнул, отошел, сбросил куртку и принялся стаскивать с себя рубаху. Хью не сразу сообразил, зачем, а поняв, взялся за свои сапоги. Эдмунд ляжет в могилу одетым, как рыцарь.

Они кончили одевать убитого, и Фрэнси тихо сказал:

— Нужна корона…

Хью с недоумением уставился на друга. Перед боем Эдмунд велел закрепить корону поверх шлема, сейчас она, должно быть, в руках Дангельта. Серебру все равно, чью голову венчать.

— Боярышник, — решил Фрэнси, — венок из боярышника.

Алые ягоды, сменившие белые цветы. Фрэнси прав.

— Хорошо придумано, милорд, — Джон закончил срезать траву и глубоко вздохнул, словно лошадь. — Только сплести-то их как?

— Мы их привяжем, — Хьюго сорвал с шеи графскую цепь, — вот сюда…

Они сделали корону из сложенной вдвое цепи, к которой приладили листья и гроздья ягод. Элгелл поцеловал мертвого в лоб и в скрещенные руки и осторожно возложил венец из боярышника на темные волосы. Красные ягоды казались каплями крови.

— Словно сын Божий, — прошептал Джон, кусая губы, — прими Господи его душу.

— Нужно найти священника, — шепнул Хью. — Король Олбарии должен лежать в освященной земле…

— Не надо, милорды. Место здесь хорошее, чистое, а Господь и так знает, кто чего стоит. Ему, — стрелок поклонился мертвому, — ходатай не нужен, чист он. А попа искать — мало ли на кого нарвемся. Негоже, чтоб до него вдругорядь добрались.

— Вы правы, Джон, — лорд Элгелл говорил со стрелком, как с равным. — Господь не допустит, чтобы ублюдки нашли могилу и надругались над ней, хотя…

Фрэнси осекся. Хью знал, о чем тот думает, потому что сам думал о том же. Почему Господь позволил восторжествовать подлости и предательству? Почему?!

Если б Эдмунд поменьше прощал врагов и побольше думал о себе, он был бы жив! И не только он. Милосердие короля обернулось бедой для всей страны. Потому что захватившие власть за чужие деньги Дангельты будут расплачиваться с кредиторами, а кредиторы эти — исконные враги Олбарии. Потому что оголодавшие ничтожества будут драть три шкуры с народа, и пройдет не меньше сотни лет, пока они насосутся. Потому что совесть, честь и милосердие будут забыты, а править будут зависть и корысть… А совесть и честь останутся здесь, в одинокой могиле под кустом боярышника.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВЕСНА. НАШЕСТВИЕ

I

Дженни с трудом подняла тяжеленную бадью и выплеснула в корыто. Свиньи, расталкивая друг друга, устремились к долгожданному вареву, Дженни поставила бадью на землю и утерла лоб рукавом. День только начинался, а она уже валится с ног. Ну кто ж виноват, что она уродилась такой хилой? Пока мать была здорова, они хоть как-то сводили концы с концами, но теперь на троих едоков — одна работница, и та никудышная!

— Опять стоишь, мерзавка! — Миссис Пулмсток, необъятная в своей розовой юбке и украшенном сальным пятном переднике, стояла на крыльце. — Как жрать, так за троих, а как работать, тебя и нет!

Девушка вспыхнула и помчалась на кухню, где ее ждали немытые миски и мистер Пулмсток, которого хлебом не корми, дай ущипнуть служанку. Хорошо хоть Дженни хозяин замечал, лишь когда под рукой не оказывалось Мэри или Кэт. Мэри и Кэт были красавицами, а в «Белом быке» служили потому, что им нравилось разносить вино и смеяться. Дженни им не завидовала: трактирное веселье девушку не привлекало, а раскрасневшиеся, пахнущие пивом и вином гости казались опасными, как племенной бык дядюшки Тоби. Дженни тенью скользнула в самый дальний уголок и взялась за посуду, которой за утро скопилась целая гора. Девушка оттирала застывшее сало, стараясь не думать о том, что, будь она сиротой, она ушла бы из Сент-Кэтрин-Мид куда глаза глядят.

Дженни была слишком поглощена своими мыслями и грязными мисками, чтобы заметить подкравшегося хозяина, а мистер Пулмсток вообразил невесть чего. Девушка слабо вскрикнула, пытаясь высвободиться, и тут в кухню ворвалась хозяйка. Первый удар обрушился на мужа, второй — на Дженни. Оставив чепчик в лапах разъяренной толстухи, девушка бросилась вон из кухни. На лестнице один из башмаков свалился и покатился вниз, но Дженни была слишком напугана, чтобы возвращаться. Выскочив на улицу, она кинулась бежать, не разбирая дороги. Второй башмак мешал, Дженни тряхнула ногой, отшвырнув обузу в канаву. Ей казалось, что за ней гонятся все чудовища мира, сердце колотилось, из глаз текли слезы. Дженни вряд ли смогла бы объяснить, что было гаже — лапы хозяина или вопли хозяйки, ей хотелось одного: убежать, спрятаться и чтоб ее никто и никогда не нашел.

Беглянка пришла в себя только на опушке Грэмтирского леса. Она и не заметила, как пробежала чуть ли не лигу. Дженни опустилась на колени, напилась пахнущей медом и сосновыми иглами воды, а потом подобрала юбки и забрела на середину ручья. Вода стала розовой — девушка сбила ноги до крови и не заметила этого.

Все было очень плохо. Пулмстоки ее прогонят, и ее семья умрет с голоду если не летом, то зимой. Милостыню просить она не сумеет, а Джонни тем более. Милостыню просят те, кому не стыдно хватать за стремена проезжих и кто умеет постоять за себя, добывая местечко у церкви.

Совсем рядом пискнуло, покачнулась потревоженная ветка, в воздухе мелькнуло что-то пестрое. Скворчонок! Учится летать… Смешной. Дженни невольно улыбнулась. До зимы было далеко, светило солнце, у ручья цвели незабудки, большие, куда больше, чем у деревенского пруда. Девушка нарвала цветов и сплела венок, а затем медленно побрела вверх по течению. Ручей обступили зеленые стены, отрезая Дженни от мира, в котором не прожить без силы, нахальства, денег. Возвращаться не хотелось, и девушка брела по колено в воде, пока прибрежные кусты не расступились. Сбегавшая к ручью поляна была алой от созревшей земляники. Это тоже было подарком, кусочком неожиданного счастья. Девушка собирала сладкие до горечи ягоды, жалея лишь о том, что у нее нет корзинки.