Марина Кимман - Флейта Нимма Страница 2

Он пролистал ее.

— Тебе действительно это интересно?

Я кивнул.

Дед посмотрел на меня долгим, проницательным взглядом. В лунном свете его глаза казались почти прозрачными.

— Есть кое-что, что мне хотелось бы сделать, — наконец, сказал я.

— Молчи, — дед захлопнул книгу и протянул мне. — И не делай этого дома, — сказал он, — это может быть смертельно опасно. Ты ведь ходишь в обсерваторию?

Я онемел. Он и это знает… откуда?

Дед хлопнул меня по плечу и вышел.

— Будь осторожен, — послышался его тихий голос.

После разговора с дедом во мне словно что-то сдвинулось. В одну прекрасную ночь я так задумался, что не заметил, как на кончиках моих пальцев заплясал едва заметный огонек. Когда понял, что произошло, то от испуга чуть не поджег обсерваторию. Похоже, дед был прав. Это оказалось опасным. И эмоции усиливали действие заклинания.

В тот раз я заметил кое-что еще странное. В какой-то момент передо мной на уровне груди появился шар, который переливался разными цветами и издавал тонкий, похожий на комариный, писк. Но стоило мне моргнуть, как он исчез.

Я снова перечитал книгу, но не нашел упоминаний о подобном. В конце концов, решил, что мне это приснилось.

Мой далекий друг с северного берега — про себя я назвал его другом — все так же посылал световые сигналы.

Мне не терпелось ему ответить.

Надо было видеть, с каким трепетом я шел в обсерваторию на следующую ночь. У меня было чувство, что я долго-долго готовил подарок близкому человеку, и вот, наконец, могу его вручить. Примет он его, или нет?

Я раскрыл стену обсерватории. Внизу, казалось, очень далеко, бушевал океан.

Дело пошло гораздо труднее, чем в прошлый раз, но после двух часов усилий мне удалось зажечь огонек, маленький, но такой яркий, что осветилась вся обсерватория и часть утеса.

На северном берегу было темно. Спит он, что ли?

Я несколько раз поменял цвет огонька. Мне не ответили. Разочарованный — неужели все было зря? — я свернул действие заклинания и тогда — только тогда! — на северном берегу появился сигнал. Правда, был он не в том же месте, что и всегда, а немного ближе к обсерватории. Похоже, мой далекий друг все это время шел в южном направлении, и потому не зажигал огонь.

С того раза мы с ним обменивались сигналами почти каждую ночь. Похоже, он действительно шел ко мне, и я с нетерпением и с некоторым — нельзя не признать — страхом — ждал, что будет дальше. Вдруг он мне не понравится? Вдруг этот человек замышляет что-то плохое? Тогда получается, что я сам навлек беду на своих близких…

Впрочем, мое любопытство было сильнее страха.

А затем он пропал. Просто однажды не ответил. Я продолжал посылать сигналы еще четыре дня, пока в мою голову не закралось подозрение. Вдруг с ним случилось плохое, с моим далеким другом, и теперь что-то — или кто-то — знает, где я нахожусь? Такой вариант мне даже в голову не приходил… раньше.

Я спешно закрыл стену обсерватории, выключил свет и собрался уже уходить, когда дверь распахнулась. На пороге кто-то стоял. Я успел подумать: "слишком поздно", прежде чем увидел жуткие кошачьи глаза на человеческом лице и мгновенную вспышку маленького солнца, которое появилось передо мной.

Все десять лет спустя я пытался вспомнить, что же произошло в ту ночь, однако в памяти образовался провал. Книга исчезла, от обсерватории осталось лишь несколько камней, а родители когда пропускали мои вопросы мимо ушей, а когда и просто злились. Так или иначе, но ответа у них добиться было нельзя.

С течением времени я и сам начал думать — может, мне приснилось? Не было никакой обсерватории, магических огоньков, неведомого друга на северном побережье? В конце концов, иногда у детей чересчур богатое воображение.

Правда, дед, незадолго до его смерти, как-то обмолвился, что видел там световые сигналы. Но я не стал проверять его слова. Встречаться с Осевым снова? Да никогда в жизни.

Как бы то ни было, мне пора было задуматься о будущем. Я решил поступить в Центральный университет, чтобы, как мой отец и брат, заняться изучением науки об оптике.

В день отъезда мне обрили голову, в знак вступления во взрослую жизнь. C этого момента человек должен был сам нести ответственность за свои решения и поступки, но на самом деле многие молодые люди еще два-три года находились под крылышком у родителей. Этот вариант никогда мной не рассматривался — более того, я ждал, ждал с нетерпением того момента, когда смогу делать все, что придет мне в голову. Дома постоянно приходилось оглядываться на родителей.

Мне иногда казалось, что единственными взрослыми людьми в доме были я и мой дед. С тех пор, как он застал меня читающим книгу, он особо не разговаривал со мной, но очень выразительно шевелил бровями и заступался за меня, когда отец и мать перегибали палку.

Впрочем, чем ближе был день моего отъезда, тем тише становилась мать, а отец все чаще уединялся в своем кабинете, якобы для работы над очередным научным трудом.

Провожать меня он так и не вышел, но я откуда-то знал, что он украдкой наблюдает за мной и матерью, из окна своего кабинета.

Лысый, закутанный в шарф и нагруженный домашними сладостями, я отправился в Центральный город, или Центр, как его сокращенно называли, к брату Сенметту, который разрешил мне пожить у него некоторое время.

Ветер с океана неприятно холодил голову и пробирался под плащ: стояла осень, и через несколько дней должен был повалить снег.

Я похлопал гнедую по шее, и она перешла на мелкую рысь.

Меня разбудил какой-то шум.

Первым делом я подумал, что сейчас, должно быть, около трех часов ночи. Окно было единственной четко различимой вещью в комнате. Ртутно блестели на полу осколки стекла.

Вместе с ночным ветром в разбитое окно ворвались чьи-то крики.

Я встал с постели. Стекло хрустнуло у меня под ногами.

В самом темном углу комнаты виднелись чьи-то ботинки, и на их носы — весьма потрепанные, надо сказать — падала тусклая полоска света из-под двери.

Я пригляделся. В темноте кто-то шевельнулся, ботинки убрались из поля зрения. Очертания фигуры почти сливались со стеной.

Это был мужчина. Он тяжело дышал, чуть наклонившись вперед и хватая ртом воздух. Затем наши взгляды встретились, и незнакомец понял, что я его заметил.

Он шарахнулся от меня, дернул ручку двери… метнулся под кровать — но там все было занято моими вещами. После нескольких бесплодных попыток спрятаться мужчина вернулся на свое место, в угол. Он приложил палец к губам, а потом сложил руки в умоляющем жесте, дескать, не выдавай меня.

Я выглянул наружу. Ночь была прохладной — с океана дул холодный ветер Первоснежного месяца, и оставалось совсем немного времени до зимы. Надо было спешить.