Анна Гурова - Превращение Страница 2

— Лузер, и лентяй вдобавок, — сделала вывод Ленка. — Нашёл чем хвастаться. Дурак ты всё-таки.

Я устал от этого разговора. Честно говоря, он повторялся так часто, что одни и те же реплики ходили по кругу. Толкотня воды в ступе. Какое ей дело, как и зачем я живу? Муж я ей, что ли? Так она ещё зимой вышла замуж за какого-то хмыря, о котором мне известно только то, что он ездит на «Крайслере». Вот его пусть и пилит!

А вот интересно, если я — барон, то Ленка кто? Баронесса? Да какая из неё баронесса! Так, сварливая ключница.

И я со вздохом сказал то же, что обычно говорю:

— Просто я не желаю участвовать в этих крысиных бегах, понимаешь? У меня другие цели в жизни!

— Ах ты не желаешь? Ах у него цели в жизни! — привычно начала заводиться Ленка. — А дочку кто кормить будет?

Я тяжело вздохнул. Ну, начинается. Вообще-то я честно предлагал отдавать ей четверть зарплаты, как положено, но зарплата у нас в НИИ такая, что Ленка заявила, что я над ней издеваюсь, и вообще отказалась от «подачки». И теперь колола мне этим глаза.

— Как тебе вообще не стыдно жить на свете, зная, что твоего ребёнка содержит другой мужчина!

— Так ты же не берёшь от меня денег!

— Потому что это не деньги, а кукушкины слёзки!

— А почему я должен давать тебе больше, если ты Ваську даже по воскресеньям ко мне не отпускаешь?! — рявкнул я, потеряв терпение.

— Да потому что не хочу, чтобы она стала таким же лузером как ты! И хватит называть её Васькой!!

Дочку вообще-то звали Василиса. Ленка назвала её этим наимоднейшим в позапрошлом сезоне именем — разумеется, не посоветовавшись со мной. Заметьте, я промолчал. Только и рассказал ей анекдот: «Вышла Василиса Премудрая за Ивана—Дурака, и стала она Василиса Дурак». Ленка юмор не заценила. А я всё равно звал малявку Васькой, и между прочим, она откликалась.

Моя внебрачная баронская дочь. Наследная принцесса захудалого королевства…

— И все ты врёшь, и нет у тебя никаких «других целей», — продолжала гвоздить меня Ленка. — И вообще целей нет. Ты сам не знаешь, зачем живёшь. Пока все нормальные люди зарабатывают деньги, упираются, стремятся добиться успеха, ты влачишься по течению, как кусок…

В последний момент Ленка сдержалась, но я вполне уловил её мысль.

«Спокойно, — приказал я себе. — Сократ своей жене деньги платил, чтобы она его оскорбляла, и тем самым тренировал дух… Или не жене? А, неважно.»

— Ты права, — сказал я кротко. — Да, у меня нет целей. Да, я не знаю, зачем живу.

Сказал, чтобы подразнить её — и вдруг понял, что так оно и есть.

И вокруг сразу всё словно осветилось холодным, безжалостным светом. Так всегда бывает, когда случайно признаёшься себе в чём-то неприятном, что от себя долго скрываешь.

— А пора бы знать, в твоём-то возрасте!

Тут Ленка принялась меня поучать и понесла такие банальности, от которых меня просто затошнило.

— Жизнь — жестокая штука, Лёша. Все мы в ней — хищники или жертвы. Или ты — или тебя. Другого выбора нет. Ты не будешь прятаться от неё всю жизнь за родительской спиной. Пора уже повзрослеть, стать мужчиной… Хотя нет, тебе это не грозит. Настоящий мужчина — это хищник, он зубами вырывает из жизни всё, что хочет. Это то, на что ты не способен…

«Побить её, что ли? — лениво подумал я. — Вожжами!»

Шум дождя за окном усиливался. Ленке приходилось повышать голос, чтобы перекричать дробный грохот воды, падающей с крыши на подоконники. Окно словно заливалось слезами. На его нижнем крае налипло сантиметров пятнадцать мокрого, на глазах тающего снега. Первый весеннее — зимний ливень весело выбивал азбукой Морзе таинственное послание, которое я не могу прочитать, потому что не знаю кода, а кода я не знаю, потому что…

Я разозлился. В основном на себя.

«Хищник… Настоящий мужчина… Господи, какие пошлости! Издевается она, что ли, или дразнит меня?»

Холодная ясность сознания, сошедшая, когда я сам себе в глаза сказал горькую правду, снова посетила меня. В её свете я взглянул на Ленку и понял: да нет, не дразнит! Она и самом деле так думает!

И тут как будто лопнула последняя связывавшая нас нитка, и я увидел Ленку со стороны, как чужого человека. Даже не как человека — а как хищника. Мелкую вертлявую хищницу с маленькими, но острыми зубками. Типа хорька или куницы. Большим, настоящим хищникам она, конечно, на один перекус, но какого-нибудь беззащитного птенчика она вполне может загрызть. Я почувствовал, что больше совсем не жалею, что мы расстались. Даже из гордости.

А потом тем же просветлённым, холодно-отстранённым взором я посмотрел на себя самого, и понял последнее, самое важное.

— Ты снова права, — сказал я проникновенно. — Я не хищник и никогда им не стану. И знаешь, я этому рад.

Ленка посмотрела на меня с откровенным презрением.

— Конечно, что тебе ещё остаётся, — бросила она.

А потом добавила спокойно и деловито, будто всего этого разговора и не было:

— Лёша, в пятницу погуляй с Василисой часа два — мы с мужем идём в кино, а бабушка занята. Я её тебе прямо сюда привезу. Только не вздумай вести её к себе. Я освобожусь, позвоню. Всё, чао.

— Покедова, — я вяло помахал ей рукой.

Ленка ушла, цокая каблучками по облезлому паркету. Сразу стало так тихо, будто институт вымер. Я услышал гудение галогенных ламп и звяканье посуды в пищеблоке. Из плачущего окна на меня глядело моё отражение.

Разговор с Ленкой вывел меня из равновесия так, как давно не задевали наши бесконечные тёрки.

Да, я не хищник. Я не злой, не агрессивный. За себя постоять могу, но предпочитаю в драку не лезть, и бить людей по лицу мне неприятно.

Но кто я?

Неужели все социальные отношения можно свести к этой убогой модели «хищник — жертва»?

Мельком взглянув на часы, я вздрогнул — был уже шестой час. Мда, обед затянулся. Уже и рабочий день вот-вот кончится. Впрочем, я был не один такой. Народ приходил в институт часам к десяти: пили чай, трепались, ходили «в гости» из отдела в отдел, потом долго обедали, потом снова пили чай, а там и домой пора. Вначале, когда я только сюда устроился, меня это возмущало, потом стало безразлично, а теперь я и сам поступал так же. А с тех пор, как к нам провели Интернет (позднее всех в городе, по моим ощущениям), полезная деятельность института вообще почти прекратилась.

Я вышел из столовки и побрёл пустынным коридором в свой отдел, размышляя всё о том же разговоре.

Получается, если я не хищник — значит, я жертва? Иногда я себя ощущал жертвой, когда какие-нибудь престарелые акулы из бухгалтерии запускали в меня свои пожелтевшие клыки.