Шимун Врочек - Животные Страница 2

— Не знаю, о чем вы, — произнес Баланов. Лицо собеседника вытянулось. — Кирилл Мефодьевич, дорогой…

— Пойдемте, — сказал Коршун сухо.

Гулкие бетонные коридоры — почему-то круглые, как канализационные стоки — вели Баланова с провожатым все глубже, спускаясь с уровня на уровень, встречаясь и разбегаясь надвое и натрое — словно узлы электрической схемы. В тусклом желтом свете, процеженном сквозь потолочные решетки, монотонно гудели вентиляторы. Баланов старался дышать ртом — воздух здесь был сухой, кондиционированный, неживой совершенно. Звуки Балановских шагов усиливались в нем, набирали басы и, возвращаясь c эхом, накладывались на неровный ритмический рисунок походки Кирилла Мефодьевича.

За полчаса им не встретилось ни души — здание точно вымерло. Да было ли оно когда-нибудь обитаемым? — Баланов уже сомневался. Ржавые балки, затянутая ряской поверхность воды и утки — спящие, упрятав головы под крыло. Начинается рассвет, выбеливает туман — теплым молоком, медленно вливаемым в кофе. Тут Баланов моргнул и понял, что дремлет на ходу. Теперь он видел происходящее сквозь дымку недосыпа — болезненно яркий свет, четкие, до рези, контуры решеток. Холодноватый запах хвойного освежителя и тошнотворный — горелой изоляции. Гул шагов и мелькающая впереди фигура Коршуна — мучительно четкая, различимая до деталей.

Дорога все не кончалась.

Баланов шел и каждые несколько шагов проваливался в параллельное измерение — к уткам.

Изредка на стенах встречались плакаты, исполненные в знакомой гаражной манере. Столь же лаконично-строгие. «Стекла не бить! Штраф 2000 рублей», — гласил плакат, висящий рядом с пожарным щитком. Видимо, с этой надписью тоже никто не удосужился ознакомиться, потому что стекло было разбито, вымотанный рукав залег поперек коридора — полотняная змея с оторванной металлической головой. Баланов осторожно переступил, каждую секунду ожидая, что змея оживет и обхватит его ногу мягкими кольцами.

«Диффузионная проницаемость, сказала утка. Торсионный пеленгатор. Да-да, Юрий Серафимович, проснитесь».

И Баланов проснулся в очередной раз.

— Так… так… так… — Кирилл Мефодьевич коршуном завис над Балановым. — Вот сюда, Юрий Серафимович. О стеночку облокотитесь.

Баланов ошалело уставился на потолок, на забранные решетками светящиеся плафоны — и с облегчением понял, что находится не в грузовике. Обморок, должно быть, подкосил его в одном из бесконечных коридоров, приложил, к вящему удивлению Коршуна, о бетонный пол.

Однако удивленным Кирилл Мефодьевич не выглядел.

— Предупредить вас забыл, — сказал он. — Лаборатория с подозрением относится ко всем новичкам. Она их, так сказать, пробует. На зубок.

— На зубок? — Баланов осторожно тронул затылок. — Что за ерунда? Как лаборатория может пробовать?

— Я выражаюсь образно, — исправился Кирилл Мефодьевич. — Не удержался — люди из города в наше время большая редкость. Раритеты!

— И зачем же вы эту редкость запугиваете? — поинтересовался Баланов. — Не боитесь потерять нас, раритетов, окончательно? А?

— Вы поднимайтесь, Юрий Серафимович, поднимайтесь, — проигнорировав вопрос, засуетился Коршун. Пока он выбирал, с какой стороны удобнее прийти на помощь, Баланов встал самостоятельно. — Следующий всплеск будет не скоро, дойти успеем.

С этими словами Кирилл Мефодьевич взял Баланова под руку. Затем, мягко пресекая попытки «раритета» освободиться, выбрал один из четырех коридоров.

Некоторое время Коршун шел молча. Хмурил брови, к чему-то прислушивался, разглядывал прикрепленные к потолку пожарные датчики, точно видел их в первый раз. Баланов против воли заинтересовался. Чему тут загораться, казалось бы? Плафоны здесь стеклянные, такие, как правило, при высоких температурах скучно раскалываются — в отличие от громко лопающихся лампочек. Ну а бетон трескается и крошится, абсолютно не думая гореть.

— Это не обморок, — неожиданно заговорил Кирилл Мефодьевич. — Обычный сон, необходимый любому здоровому организму. Своеобразная защитная реакция на лабораторные всплески, и пока она есть, надо только радоваться… Наведенная нарколепсия, если хотите. Вот что вам, к примеру, снилось?

Баланов задумался.

— Утки, — вспомнил он. — Говорящие. И на редкость ученые. Странное, кстати, зрелище.

— С утками вам повезло, — улыбнулся Коршун. — Мне однажды приснился путь из гаража на склад. Со всеми полагающимися подробностями: коридорами, дверями и прочим. Шел не меньше получаса, массу дум передумал. Вспотеть, простите за подробности, успел. Умаяться. А потом проснулся — в гараже, на полу, аккурат возле лестницы. Тело ноет, голова гудит и переваривает одну единственную мысль: до склада еще топать и топать. Знаете, Юрий Серафимович, нет ничего более гадкого, чем переделывать уже доведенную до конца работу…

— С этим я, к сожалению, знаком.

Баланов в очередной раз попытался высвободить руку, но Коршун отчего-то напрягся. Хватка стала железной, в глазах появилось странное выражение — нетерпение, смешанное с испугом. Это длилось не больше пары секунд — мышечный спазм, судорога, пробежавшая по телу провожатого, не оставившая ни единого следа, кроме побелевших от напряжения губ.

— Вот мы и пришли, — осипшим голосом произнес Коршун, указывая на темную нишу в стене. — Постарайтесь не шуметь, все спят.

Справа от ниши синими трафаретными буквами было выведено «Жилой блок». Кирилл Мефодьевич, избавляя Баланова от своего чересчур тесного общества, нажал на ручку утопленной в стену двери.

2

Утро для Баланова началось со столовой. Что-то было и раньше: непонятная суета за дверью, бодрые голоса, смех, яркий свет ламп, внимательное лицо Коршуна. Затем: кафельный пол, длинные ряды металлических раковин, снующие вокруг люди, ледяная вода и почти знакомое отражение в зеркале. Снова Коршун, свет, кафель, спины, спины, спины, лежащий на батарее резиновый сапог. Но все это смешалось в единую неаппетитную кашу, наподобие той, что Баланов с подозрением ковырял ложкой вот уже десять минут кряду. Более привлекательной каша не становилась: желто-зеленая субстанция, липнущая к столовым приборам (в том числе, вилке, взятой на случай, если блюдо окажется пудингом) и застывающая на глазах. Единственно верным решением казалось класть на нее кирпичи.

— Зря вы так долго над едой сидите, — раздался женский голос. — Остынет, совсем есть не сможете.

Баланов поднял глаза. Напротив него, держа поднос с завтраком, стояла коротко стриженая девушка. Ее хрупкая фигурка странно смотрелась на фоне общей массивности и бетонности Центра; покрытых голубым пластиком исцарапанных столов, круглых шершавых колонн, деревянных скамеек и сосредоточенно жующих физиономий. Будто пробивающийся из асфальта росток, немыслимым образом преодолевший наваленную на него тяжесть.