Марина и Сергей Дяченко - Алена и Аспирин Страница 20

Молчание. В одно безумное мгновение Аспирину подумалось: а если в самом деле оставить ее здесь, под листьями, навсегда?!

— Я тебя заставлю говорить, — прорычал он, поднося фонарь к самому ее лицу. — Кто ты такая?

— Я тебе говорила.

— Ты врала!

— Нет.

— Ты врала! — он тряхнул ее изо всех сил. — Не прикидывайся блаженненькой — ты прекрасно соображаешь! Кто тебя подослал?

— Никто! Ты сам меня привел к себе домой! Сам!

Она была права. Аспирину хотелось изо всех сил вмазать фонарем по этой наглой роже.

— И ты меня не захотел отдавать — сам!

Аспирин ошибся — она вовсе не была спокойной. Она тоже кричала, ей тоже хотелось сейчас его убить.

— Я тебя пожалел, дрянь! — он припечатал ее к стволу ближайшей сосны. — А теперь себя жалею! Да будь она проклята, моя доброта. Что мне, всю жизнь расплачиваться?!

— Отпусти, больно, идиот!

Левой рукой он взялся за тощее горло, правой поднес поближе фонарь.

— Значит, так, — сказал почти шепотом. — Говори, как от тебя избавиться. Что сделать, чтобы ты убралась? Что сделать, чтобы ты отцепилась от меня, малявка?

— Ты трус и предатель, — ответила она тоже шепотом, уже не щурясь от света, глядя ему прямо в глаза. — Трус и предатель. Ты врешь, что пожалел меня. И ты никогда не был добрым. Ты…

Она замолчала. Аспирин увидел, как расширяются ее зрачки. И секундой спустя услышал треск веток, все ближе и громче. Земля ритмично содрогалась…

Он отпустил девчонку и выхватил пистолет. Руки тряслись; прыгающий фонарь осветил стволы по обе стороны дороги, низко нависшие ветки и темную размытую тень, несущуюся на Аспирина со скоростью экспресса.

Он закричал и выстрелил. Еще раз. Еще.

Он открыл глаза в полной темноте.

Кажется, у него не было правого уха.

Он поднял руку, с трудом дотянулся до головы. Ухо все-таки было, но слишком большое, покрытое густой и липкой жижей.

Пистолет!

Он завозился, зашлепал руками по земле, пытаясь подняться — и сам себе напоминая перевернувшегося на спинку жука.

Белый круг ослепил. Аспирин зажмурился, но круг не пропал, только сделался темно-красным, как остывающая звезда.

— Вставай, — сказал тонкий дрожащий голос. — Вставай… А ну вставай!

Пистолета не было. Аспирин напрасно шарил руками по мокрой траве.

— Вставай, а то застрелю! Сейчас охотничий сезон… И никто ничего не подумает!

В голосе девчонки была такая ненависть, что Аспирин содрогнулся.

Он поднялся на четвереньки. Кружилась голова, и он по-прежнему ничего не видел. Перед глазами плыли красные пятна. Девчонка, кажется, стояла рядом, светила в глаза фонарем.

— Ты стрелял в Мишутку.

Аспирин, кряхтя, привалился к стволу сосны. Ухо горело, мозжило плечо. И оставалось непонятным, сможет ли он встать.

— Поднимайся!

Он вспомнил тень, несущуюся в просвете между стволами. И понял — все, пропали отговорки. Не задурить себе голову Первомайском, легкими каникулами, странными совпадениями и совпавшими странностями, не залить коньяком ту трещину, которая разверзлась сейчас между Аспирином и всем нормальным миром. Миром, где царствует здравый смысл.

— Вставай, — сказала Алена. — Идем к машине.

Он все-таки выпрямился и встал, держась за дерево.

— Если только дернешься, Мишутка тебя убьет.

Он повернулся и пошел по дороге — вслед за своей черной хромоногой тенью. Алена шла сзади и светила ему в спину. Тень Аспирина тянулась головой вперед, загромождала собой обе заросшие колеи, по сторонам высвечивались густо сплетенные ветки.

Иногда он поворачивал голову — ему казалось, что в чаще хрустнул сучок. Он боялся увидеть, как светло-коричневая тень скользит параллельно дороге. И он не видел — в лесу было пусто и тихо, еле слышно шелестел по листьям мелкий дождь. Иногда его капли вспыхивали под лучом фонарика, как метеориты.

Машина стояла там, где ее оставили. Аспирин увидел сперва капот и левое крыло. Боковое стекло растрескалось. Аспирин подошел ближе — и чуть не упал заново.

Багажник был вскрыт изнутри, как консервная банка. Топорщились смятые, кое-где надорванные края.

Аспирин стоял долго, минуты три, и смотрел. Дождь становился сильнее.

— Отпусти меня, — сказал наконец Аспирин.

— Ты стрелял в Мишутку, и я никогда тебе этого не прощу.

Он повернул голову и увидел, что плюшевый медвежонок лежит у нее на руках, и что кое-где из него торчит вата.

— Я ничего тебе не сделал, — сказал Аспирин. — Я… только однажды тебя пожалел. Случайно.

— Случайно, — повторила Алена чужим отстраненным голосом. — Ничего не изменить. Теперь ты будешь делать то, что скажу я, или умрешь.

В половине первого ночи они въехали во двор. Аспирин бросил машину под окнами, чего не позволял себе никогда, ни за какие коврижки. Впрочем, машина с раскуроченным багажником уже не представляла прежней ценности.

Консьержка тетя Света ахнула и отшатнулась.

— Авария? Леша, авария, да?!

— Да, — сказал Аспирин, прикрывая ладонью лицо.

— Занесло и врезались в столб, — ясным голосом сообщила Алена.

В квартире она первым делом выложила на кухонный стол пистолет.

— Спрячь, — сказала с брезгливостью.

Аспирин заперся в ванной. Долго разглядывал себя. На левой щеке кровоточили зарубки-царапины, всего четыре штуки. Еще одна царапина на шее — длинная, но неглубокая. Ухо раздулось. Вокруг глаза наливался синяк. На плече кровоточила ссадина. Все это было сущими пустяками, если вспомнить участь несчастных бомбил…

— Не плачь. Я знаю, тебе больно. Но я с тобой. Все будет хорошо…

Он приоткрыл дверь ванной.

Алена сидела на кухне, на коленях у нее лежал медведь, в руке была иголка с ниткой. Алена шила сосредоточенно, как хирург, ласково приговаривала:

— Потерпи. Ничего не будет заметно. Я хорошо зашью. И следа не останется.

Аспирина передернуло. Он снова заперся и сел на край ванны.

Все равно, кто она такая, ведьма или пришелица из космоса. Все равно, кто оно такое — оборотень или киборг-трансформер. Аспирину теперь надо бежать, бежать во все лопатки, но только неясно, далеко ли он сможет уйти…

Минут через пятнадцать в дверь постучали.

— Чего? — спросил Аспирин.

— Мне надо помыться, — сказала Алена. — Пусти меня, пожалуйста.

— А если не пущу? Он выломает дверь?

— Если не пустишь, я умоюсь на кухне, — сказала Алена после паузы. — Мне не так много от тебя надо. Не трясись.

— Я трясусь?!

Он открыл дверь. Алена стояла перед ним — мокрая, перепачканная землей, жалкая, с неумолимым блеском в голубых глазах. Мишутка покоился у нее на руках, смотрел пластмассовыми зенками.