Сергей Болотников - Город призраков Страница 20

Когда я вижу таких людей, мне становится горько. Мы упустили свой золотой век, а в веке нынешнем никто никому не нужен. Иногда я думаю, что мне стоило родиться лет на двадцать раньше.

Потом я вернулся домой. Мои родители трогательно пытались меня накормить, но мне так рано есть не хочется совершенно. Поэтому я лег спать. Сон — это благо. Это единственное счастье, что дается людям. Сон — спаситель и благодетель. Хотя в последнее время мне почему-то снятся кошмары. Самый последний явился мне прошлой ночью. Снилась моя комната (мое гнездо, уютное и закрытое почти со всех сторон), свет падал из окна на кровать, а оставшаяся часть помещения тонула в густой тьме. А потом я увидел темный силуэт в углу. Тоже черный, но он как-то выделялся среди этой тени.

Он просто стоял и не двигался, но мне было страшно. Люди ведь больше всего боятся неизвестности.

Вот он, символ людского страха — черный силуэт в углу. Люди боятся людей, люди боятся неизведанного, и потому силуэт всегда имеет человеческие очертания. Черный человек! Да! Страшный сон, и я думаю — если бы тень не была неподвижна, а стала бы приближаться ко мне, то я бы закричал. Да, и может быть, перебудил бы весь дом. А так... так я просто проснулся, чтобы увидеть занимающийся рассвет.

Остаток ночи, до пяти утра, я смотрел в окно, а потом сон снова сморил меня.

Второй раз я проснулся уже в четыре вечера — и события утра стали казаться чем-то далеким, может быть, вчерашним. Не раз наблюдал этот эффект. День прогорел и вступил в спокойную предвечернюю фазу. До вечера я читал (люблю ужастики, очень люблю, в них все серьезно. Другие книги кажутся глупыми), потом смотрел, как вечер мягкой поступью спускается на землю. Тучи ушли совсем, и теплеет на глазах. Ночь е будет промозглой, и можно будет посмотреть на луну, помечтать. Это хорошо, ведь в конечном итоге живу я именно ночью. Ночь — моя стихия.

В десять накидал пару строчек в своей тетрадке с вытертой обложкой. Недурно, а самое главное ничего общего с этой серой действительностью.

Вот так и закончился этот день.

12

Если бы бомж Васек был философом, он бы давно нашел логическое обоснование для своего бега. Был бы религиозен — решил бы, что это божья кара за грехи. А будь он психологом — задумался бы, что ощущает и думает его преследователь, с которым он, похоже, теперь скован одной незримой цепью.

Но Василий не был ни тем, ни другим, он просто бежал. Опять.

Помнится, весь этот день он прошатался по городу, справедливо полагая, что кошмарный монстр не найдет его в людской толпе. Но к шести часам дня бродягу стало клонить в сон, и ему пришлось задуматься о месте для ночлега. На лежку возвращаться было нельзя — это Васек понимал. Можно было устроиться в одном из подъездов, но, во-первых, чревато, что оттуда выпрут пекущиеся о чистоте своего подъезда жильцы, а, во-вторых, Васек не хотел оставаться один. Кроме того, в подъезде единственный вход, по совместительству являющийся выходом. Идеальная ловушка.

Так что путь у Васька был всего один, как это ни печально было сознавать, — обратиться за помощью к своим собратьям. Таким же, как он, городским бомжам, в среде которых почти всегда бытует одно правило: «Человек человеку — друг, товарищ и волк».

Лежка Жорика — некоронованного короля окрестных бездомных, находилась на самом краю все той же Степиной набережной как привилегированная — одна из немногих лежек в Верхнем городе (по большей части они обретались в городе Нижнем). Совсем неподалеку от лежки — целого конгломерата собранных из подручных средств хибар — протекала Мелочевка и виднелся маленький деревянный мостик через нее. Был он узок, и машины по нему не ездили, а за согнутую спину мосток прозвали Черепашкой. Малая Верхнегородская улица прямым проспектом рассекала многоэтажную часть города, и вот здесь, у реки, вдруг обрывалась, превращаясь в корявую узкую тропку, и в таком виде выходила на мостик. С моста виднелась дальнейшая цель этой тропинки — городское кладбище, всегда скрытое туманом.

Так как его собственная лежка была за полгорода от этих мест, добирался Васек долго, так что, когда впереди замаячил собранный из фанеры, гнилых досок и прочего хлама городок, солнце уже клонилось к рваной линии горизонта, напоминая каждой живой твари: ночь скоро, скоро станет совсем темно. А ночью на охоту выходят злобные хищники.

Из завешенного брезентом входного проема лился слабоватый свет — Жорик жег керосинку, справедливо пользуясь своей привилегией. Василий секунд пять постоял перед входом, потом сгущающаяся тьма подстегнула его, и он поспешно вошел внутрь.

А там вовсю шел развеселый праздник. Тяжелый дым стоял коромыслом, витал под потолком, просачивался в многочисленные дыры жорикова жилища. По земле были в беспорядке раскиданы рваные матрасы, потерявшие вид тулупы и прочая мягкая требуха, на которых сейчас возлежали участники пиршества — пятеро местных бродяг, королева бала — пятидесятилетняя тетка по кличке Шавка, и, наконец, сам хозяин лежки Жорик. Посередине активно коптил костер, над которым на палках была подвешена истекающая неаппетитными запахами паленого собачья тушка. Девять бутылок «Мелочной» и шесть сосудов «Пьяной лавочки» — подпольного некачественного портвейна, стоившего сущие гроши, валялись подле матрасов. В помещении витал тяжелый алкогольный дурман.

На вошедшего Васька уставились с пьяной недоброжелательностью, кто-то даже подхватил оставшийся полным сосуд с благостной влагой и поспешил убрать его с глаз долой. Потом кто-то сказал разочарованно: «Это ж Васек...» — и тут же был заглушён радостным воплем Жорика:

— Васек!!! Че встал?! — после чего последовал матерный глагол, служивший аналогом приглашения войти.

Василий согласно склонил голову и скромно присел на краешек одного из матрасов. Снулый, владелец матраса, уже пребывал в мире сновидений и потому прогнать не мог. Ваську повезло, Жорик сегодня пребывал в хорошем настроении, а, следовательно, мог нормально воспринять рассказ про обратившегося непонятно во что Витька.

— Васек, не стесняйся! — доверительно сообщил Жорик, наклоняясь в сторону названного. — У нас седня праздник! Вот ему, — корявый грязный палец атамана бездомных указал на Снулого, — вот у него седня юбилей! Ему седня... — Он мучительно задумался, собрав лоб в складки, после чего, грубо пихнув именинника, вопросил: — Слышь, Снулый, хрен, тебе скока седня?

Снулый заворочался, замычал что-то невразумительное, но был пихнут опять и вынужденно пробурчал требуемое. Сквозь нагромождение глаголов и междометий известного свойства явилась истина — Снулому исполнялся полтинник, а теперь дайте ему спокойно досмотреть свои имениннические сны.