Андрэ Нортон - Тень Альбиона Страница 20

Сара села и потянулась, распрямляя мышцы, протестовавшие против нескольких дней бездействия. Девушка протерла глаза; пышные рукава из прекрасного муслина заставили Сару повнимательнее приглядеться к собственному наряду: тончайший муслин — такая ткань называлась «покрывало монахини» — был искусно вышит и собран в складки. На эту воздушную и очень дорогую ночную рубашку, в которую она была сейчас облачена, ушли десятки ярдов ткани. Сара, словно зачарованная, в оцепенении уставилась на свой рукав. Он казался каким-то неправильным — недурным, но неуместным, словно лягушка в маслобойке…

Подстегиваемая беспокойством, Сара спустила ноги с кровати и встала, но ей тут же пришлось вцепиться в тяжелый полог, чтобы удержаться на ногах, — так сильно у нее закружилась голова. Отдышавшись, девушка принялась оглядывать пустынную комнату.

Висящий над камином портрет неуклонно притягивал ее взгляд; с картины на Сару взирала женщина в исключительно нескромном платье и с лицом, набеленным до такой степени, что оно превратилось в маску, — и во взгляде ее читался тот же вызов, который Сара видела в зеркале каждый раз, когда только удосуживалась туда заглянуть. Кто это — какая-то ее родственница? Накрашенная женщина сжимала в унизанных перстнями пальцах ключ, кинжал и розу; все эти предметы ни о чем не говорили Саре.

Рука молодой женщины словно сама собою скользнула к груди, но пальцы не обнаружили успокаивающей выпуклости отцовского кольца.

Кольцо!

Мгновенно позабыв обо всех прочих тревогах, Сара принялась перерывать комнату. Она успокоилась лишь после того, как отыскала кольцо в ящичке комода, стоявшего рядом с кроватью. Быстро справившись с хитроумной оправой, женщина повернула черный камень и облегченно вздохнула, когда ее взгляду открылись Королевский дуб и единорог на серебристом поле. Что бы там ни скрывали от нее, но это воспоминание было истинным.

Синяя лента, на которой она носила свой талисман, исчезла. Сара нерешительно принялась примерять кольцо; в конце концов оно подошло на указательный палец левой руки. Ну что ж, по крайней мере это сокровище осталось при ней.

Но откуда у нее подобные мысли? При ней все, чем она владеет, и главное — ее дом, Мункойн.

Сара потерла ноющие виски. Чуждая роскошь соблазняюще смотрела на нее со всех сторон, но жадный взгляд женщины был устремлен к окну, за которым в лучах полуденного английского солнца сверкал изумрудом парк Мункойна, искусно имитирующий лесную глушь.

«Это не настоящий лес. Он поддельный, как все в этом… спектакле!» — хмуро подумала Сара.

Вот именно! Все вокруг было поддельным, ненастоящим: пьеска, которую окружающие разыгрывают для ее блага, но ни один из актеров не верит в истинность происходящего. Все вокруг обращаются с ней с невероятной почтительностью, наделяют ее диковинными титулами… и все это игра!

Но кто ведет эту игру и зачем? Сара смотрела в окно и не видела за огромными стеклами никакого ответа. Ее уверенность начала сменяться беспокойством и смятением. Тут женщина осознала, что из-за массивной дубовой двери, отделяющей ее от окружающего мира, уже несколько минут доносится шум, и шум этот постепенно усиливается.

— К черту ее головную боль — я должен ее увидеть! — выкрикнул незнакомый мужской голос, и в то же мгновение дверь распахнулась.

Сара изумленно взирала на происходящее.

В дверном проеме возник незнакомец с полуночно-черными глазами падшего ангела; его светлые волосы были зачесаны назад и перехвачены на затылке черной лентой. Он был одет в хорошо сидящий камзол из тонкой синей шерсти, белые замшевые брюки и сверкающие сапоги с высокими голенищами — наряд для верховой езды. Незнакомец до сих пор не снял рыжевато-коричневые перчатки; в руках он держал хлыст с серебряным набалдашником, а когда он пошевельнулся, в булавке на галстуке ярко сверкнул драгоценный камень. Сара смотрела на него словно зачарованная — в самом древнем смысле этого слова.

Удивительно, но, увидев ее роскошную, ничего не скрывающую ночную рубашку, незнакомец покраснел и поспешно отвел глаза.

— Я… прошу прощения, леди Роксбари. Я не хотел… мне следовало подождать… умоляю простить меня.

И прежде чем Сара успела окончательно осознать сам факт его появления, герцог Уэссекский отступил в гостиную, быстро затворив за собою дверь.

Уэссекс стоял в гостиной леди Роксбари, пытаясь совладать со стыдом, и у него горели щеки. В среде аристократии были приняты довольно вольные манеры поведения, но с весьма строго очерченными границами. И Уэссекс понимал, что нарушил эти границы, вломившись в комнату к незамужней женщине, которая была не одета, и он даже не представлял, что это так подействует на него.

А удивление леди Роксбари лишь усилило его ощущение вины. Когда он вихрем влетел в ее спальню, маркиза Роксбари стояла, цепляясь за бархатный полог кровати, а ее муслиновая ночная рубашка пыталась соскользнуть с узких плеч. Волосы маркизы рассыпались по плечам, а в лице не было ни кровинки. Она казалась куда меньше, чем запомнилось Уэссексу, и выглядела очень уязвимой.

Нетерпеливо ожидая появления маркизы — а что ему еще оставалось делать, опять вламываться к ней в спальню? — Уэссекс услышал, как отворилась наружная дверь гостиной. В комнату вошла хрупкая старушка — впрочем, ее отличал тот властный вид, что бывает присущ лишь очень высокопоставленным слугам.

— Что вы здесь делаете, сэр? — вопросила старушка с яростью курицы, защищающей своего единственного цыпленка. Уэссекс заметил в дверном проеме двух крепких лакеев, явно надеявшихся, что тут понадобится их помощь.

— Я пришел, чтобы засвидетельствовать свое почтение вашей госпоже, — сказал Уэссекс. — Пожалуйста, узнайте, может ли она принять меня, — вежливо добавил он, словно не говорил с леди Роксбари несколько минут назад. — Скажите, что к ней явился с визитом ее нареченный жених.

Уэссексу неприятно было ссылаться на будущий союз — отчасти потому, что герцог не был уверен, действительно ли он намерен заключить этот брак, — но без этого не обойтись, если он желал поговорить с маркизой. Ему оставалось лишь надеяться, что после столь странного и неудачного начала леди Роксбари, известная своей обидчивостью, все же снизойдет до беседы с ним.

— Я… узнаю, ваша милость, — неохотно произнесла старуха и исчезла за дверью, ведущей в спальню маркизы. Дверь захлопнулась с громким стуком: очевидно, старческая хрупкость служанки была обманчива.

Уэссекс повернулся и закрыл другую дверь перед самым носом у лакеев, а затем, нимало не терзаясь угрызениями совести, приблизился к внутренней двери и попытался подслушать, о чем говорят в спальне. Но попытка оказалась тщетной; дверь была настолько толстой, что до Уэссекса не донеслось даже бормотание.