Дмитрий Ахметшин - Туда, где седой монгол Страница 20

Толстяк с ужасом смотрел на своего скакуна, мирно, на ходу срывающего цветы с облетевшими уже лепестками.

— А ведь правда. Вчера она хотела меня скинуть. Когда увидел суслика. А я думал, она просто испугалась…

— Ну вот, видишь. Нужно иметь волю толщиной с берцовую кость, чтобы удержать в кулаке уздцы. Или договориться со степью, чтобы она рассказала твоей лошади, что мы скачем по её заданию.

У Урувая на уме было другое.

— Слушай, это суслик ей сказал, что меня теперь можно не слушаться?

— Ну, не думаю, что лошади понимают языки грызунов.

Наран улыбнулся и кивнул сам себе, словно принял какое-то трудное решение.

— Доставай еду.

— Ты проголодался? — обрадовался Урувай, и суслик, не смеющий шевельнуться под пристальным изучающим взглядом, поспешил слинять из его головы.

— Нужно показать Йер-Су, что наши намерения искренни.

Наран взял повод в зубы и принял из рук друга оставшиеся у них продукты. Кусок мяса с кровью, немного грибов. Просяная каша, завёрнутая в лопухи. Зелень. Сказал, стараясь, чтобы речь звучала как можно более внятно (с поводом в зубах это было не так уж легко):

— Эй, Йер-Су! Мы верные твои кони. Верные степные кони, слышишь! Перелётные гуси, опустившиеся на ночлег в полынь. Мы просим, чтобы ты не оставляла нас, чтобы сделала нашу плоть стойкой, как глина, чтобы даже вороны застряли бы в ней своими клювами. Чтобы ты нашла для нас место среди питающихся молоком и мясом зверей, среди птиц, земляных гадов и жуков с пауками.

Конь под ним закрутился, пытаясь держать в поле зрения большую белую бабочку, что подлетела непростительно близко. Наран упрямо сжал его бока коленями.

— Мы накормим тебя всем, что привезли с собой, и надеемся, что ты тоже дашь нам еду, когда она потребуется.

Он выпустил из рук мясо, и оно полетело под копыта. Ухнуло в траву так, будто там, именно в этом месте, в халате Степи была прореха. Урувай снял шапку, молча утёр ей со лба и с шеи пот.

— Теперь мы без еды.

Наран вскинул подбородок, готовясь защищаться.

— Йер-Су даст нам поесть из своей тарелки.

— Может, тогда стоит притвориться кем-нибудь более родным для неё? Например, навозным жуком?

Наран собрался сказать что-то ещё, но застыл на полуслове.

— Хорошая мысль. Только жуками-навозниками нам быть не пристало. Лучше я буду лисицей.

Род кочевых племён происходил с одной стороны от сайг, которые питались подножным кормом и были вечно в пути, а с другой — диких серых лисиц, которые питались падалью и известны своим подхалимством перед великими богами и духами. Столько ритуалов, сколько у лис, нет ни у кого. Так, считается, что на кончике лисьего носа сидит дух умирания и гниения. Самое главное, что лисица сама так считает, поэтому, заимев себе на день ужин, первым делом мажет в крови нос, чтобы умаслить своего покровителя.

И каждому известны ночные лисьи танцы в оврагах, когда нервный лай взлетает до самой луны.

Противоестественный союз этих двух животных когда-то и породил племя людей, а смешавшиеся толики крови — лукавой крови от лисицы и степной — парнокопытных — научили их ладить с лошадьми.

Он слез с коня, и повод устроился в руке у Урувая. Опустился на четвереньки, осторожно, как малыш, что делает первые шаги — уже не верхом, а своими собственными ногами. Лёг пузом на траву, как это делают лисицы, лопатки неуклюже выпирали из-под одежды. Поводил носом и сказал с вопросительной интонацией:

— Тяв?

Урувай разглядывая его, склонил голову на бок.

— Что за шаманская лиса тебя укусила?

— Тяв-тяв.

— Немного не так. Теав, — изобразил Урувай довольно правдоподобно. Виляя задом, сполз с лошадиной спины на землю и собрал оба повода себе под мышки. — Теав-теав. Попробуй растягивать звуки. И не тявкай басом: голоса у лис нежные, как у куропаток.

Наран повертелся вокруг своей оси, словно пытаясь догнать невидимый хвост. Повторил:

— Теав-теав.

Лошади заволновались и потянули друг друга в стороны, как будто две своенравных жены. Урувай грустно сказал:

— Ну вот, хорошо. Мне остаётся тогда только быть сайгой.

— Отличная мысль! — поддержал Наран, стараясь не выходить из образа. Голос был высокий и певучий, а одежда на спине вздыбилась, как будто под ней был настоящий меховой загривок. — Попробуй!

— Тебя не понятно, — ещё больше погрустнел Урувай. — Ты говоришь по-лисьи.

Наран не без усилия вспомнил, каким образом цеплять на язык сложные человеческие слова. Повторил.

— Какая же из меня антилопа?

— Слегка упитанная. Но это ничего. Давай же!

Он вновь затявкал и бросился в кусты, виляя задом и низко припадая к земле. Где-то далеко впереди поле выстрелило в небо пучком стрел — стайкой зябликов.

Урувай с обречённой миной наблюдал, как качается трава, как будто там, у самой земли бегает новорожденный ветерок, после чего связал поводы коней вместе и сам опустился на четвереньки. Выпрямил руки и ноги и сделал первые неуклюжие прыжки. Земля опасно шатнулась, потом вдруг перекувыркнулась, и небо внезапно оказалось внизу, прямо под «копытами».

Наран, устроившись в густой траве в сторонке, поджав под себя конечности и выставив наружу нос, наблюдал, как приятель, словно большая, набитая пухом подушка, вновь перекатился на ноги. Стал считать вслух:

— Первый удачный прыжок. Молодец! Давай ещё. Второй удачный прыжок… тебе не кажется, что эта одежда слишком неудобна для животных?

— Что?

Слово на человечьем языке подкосила ноги новорожденного сайгака, и он вновь свалился.

— Раздевайся. Выползай из своей шкуры. Она тебе только мешает.

Урувай послушался. Пыхтя, растянул пояс и остался только в исподнем. Выгнув дугой спину, он сосредоточенно совершал один прыжок за одним.

— Эй, сайга! — крикнул Наран. — Кажется, время завтракать. Ты голоден, как дикий зверь.

Друг остановился, согнув ноги для очередного прыжка. Прислушался к голосу своего живота, а потом радостно развернулся в сторону, где осталась лежать в траве еда.

Наран сказал строго:

— Что, по-твоему, едят сайгаки? Не конину и не лепёшки… что они едят? Айе! Кушай!

— Ну, положим, от лепёшек бы они не отказались, — промямлил Урувай, но покорно ткнулся носом в траву.

— Мы покормили Йер-Су твёрдой кашей и мясом. Теперь она должна нам немножко нежной травы. Немножко своей силы, своего молока.

Послышался скрип зубов друг о дружку, и даже лошади пододвинулись поближе, почти столкнувшись лбами, чтобы посмотреть, как человек шлёпает губами и из уголков рта у него свисает трава.

Наран покатился со смеху, дрыгая в воздухе ногами.