Екатерина Соловьёва - Хронофаги Страница 20

— Давай, мама, — Жанетта, дрожа от холода, протянула вниз сухую простыню, — хватайся… я вытяну…

Мадам Бурре обернулась, выдавила из себя жалкую улыбку и резко скользнула под лёд. От отчаянного крика девочки, казалось, лопнут барабанные перепонки — так она надрывалась, молотя кулачками по обледенелым доскам.

— Я не знал… — шептал Бертран, — если бы я только знал…

— А теперь туда, откуда ты пришёл… — пробормотала старуха и снова пространство по краям слилось в бесконечные белые полосы с воплем маленькой Жанетты, что так и звенел в ушах.

Оранжевая походная палатка рядом с красной "шестёркой" выделялись ярко на фоне утреннего леса и берега озера, словно заранее грозя непоправимой бедой. Бабка и кардинал замерли прямо над водой, всего в двадцати метрах от людей. Вета в жёлтом купальнике казалось ещё совсем юной, угловатой. Тонкие руки разрезали синие волны плавными взмахами, золотистые волосы потемнели, намокнув на затылке.

Её мать, словно что-то почувствовав, вышла из палатки, наскоро поправляя чёрный, будто траурный, купальник. Она торопливо рассекла озёрную гладь и поплыла к дочери сильными, быстрыми гребками. Уже догоняя, женщина увидела, как дочь окружают буруны маленьких водоворотов.

— Назад, Вета! Назад!

Девушка обернулась, набрала в грудь воздуха и послушно поплыла в обратную сторону. Видя, что вода за ней продолжает странно пениться, мать ускорила темп и начала подталкивать дочь вперёд, к берегу.

— Зачем? Что такое? — заволновалась Иветта.

Но та, ни говоря ни слова, поднырнула под неё и понесла на себе, как дельфин раненого пловца. Вета решила, что это шутка, однако, мать вдруг пошла на дно. Девушка нырнула, и, видя уходящее вниз тело, попыталась погрузиться следом, но воздуха не хватило.

— Папа! Папа! — кричала она, оказавшись на поверхности. — Папа!

Бертран имел возможность наблюдать, как долго она опускалась в глубину, всплывала, звала отца, вдыхала и снова окуналась. Раз за разом, упрямо, отчаянно, посинев от холода и безнадёжных попыток.

— Больше матери она не увидит никогда, — проскрипела старуха, — а вот нам надо бы. Идём.

Хмурый кардинал привычно сжал сухое плечо и спутники опустились на тёмное дно озера, распугивая косяки рыб и редких выдр. Звуки здесь разносились дольше и глуше, предметы расплывались от лёгких волн. Стоя среди плоских камней, Бертран видел, как тот же самый бородач, ни капли не изменившийся за годы и столетия, исходил от злобы, прохаживаясь перед бледной утопленницей в чёрном купальнике взад и вперёд.

— И ты! — гордое лицо перекосило от ярости. — И ты посмела! Она принадлежит мне по уговору! Но ты заплатишь… Ты станешь служить мне, выполняя самую чёрную работу! А когда она попадёт ко мне, сама приготовишь напиток любви. Ты подашь ей кубок своими руками, и первым, кого она увидит, отведав его, буду я!

— Это лесной царь, — пояснила, наконец, старуха, даже не удосужившись повернуться. — Благодаря ему, я давно мертва, и только дух мой скитается по его бессчетным владениям. Как видишь, ни одна мать не смогла отдать ему своё дитя…

— А отцы?

— Отцы всё знали. Всегда. Они все прокляты со времён Жака, что дал клятву служить Ольши вечно… А тот нашёптывал им денно и нощно, пока не приходило осознание, что девушка уже принадлежит царю. Потому они и не могли простить дочерей за гибель жён… Как ты забросил мою прапрапраправнучку в такие дебри памяти, я не знаю, и знать не желаю. Но знай: он не вправе забрать её, ибо за неё отдала свою жизнь её мать. Сейчас она у него во дворце гостит. И с минуты на минуту он угостит её любовным зельем, выпив которое…

— Да где дворец-то?! — не утерпев, выпалил Бертран.

— У тебя за спиной, — удивилась бабка. — А если выпьет… Рыцарь!.. Убежал…

В зале заметно стемнело, однако, лепестки продолжали порхать, подобно мёртвым бабочкам. Воздух наполнился крупными светлячками и уже не казался таким благоуханным, а давил на виски приторными ароматами. По стенам метались причудливые тени, и при одной попытке представить их владельцев бросало в дрожь. Яблоко оказалось безвкусным, как пучок травы, и Вета отложила его на стол. Музыка стала громче, ритмичнее, разнузданнее, превратившись в какую-то какофонию, гостей прибавилось, они отплясывали совершенно незнакомые, но какие-то откровенные, танцы. Дамы визжали и неистово прижимались к кавалерам, а те влажно целовали их в губы. Венок и белое платье всё больше настораживали и беспокоили.

— Я пойду, — девушка встала в очередной раз, но царь твёрдо положил руку на её кисть на подлокотнике.

— Окажи нам честь, пригуби вина.

— Я не знаю, кто вы, где я и почему, — возразила Вета, — а Вы всё ещё говорите загадками. Я ухожу, хватит.

Ольши поднялся, взял её за руки и заглянул в глаза:

— Всего глоток, и можешь идти на все четыре стороны. Я прошу тебя.

Девушка заколебалась. Крупные зубы царя в темноте казались ей острыми клыками, в уголках его век затаились тени, превращая лицо в череп с чёрными провалами. Сказка превращалась в старую легенду, тёмную и неприятную.

— Обещаете?

— Конечно! — улыбнулся Ольши и скомандовал, — вино!

И, не отрывая глаз, протянул руку вправо. Вета почти проследила взгляд, но царь шагнул вперёд, заслонив спиной того, кто передал ему золотой кубок.

— Пей, дорогая гостья, пей, — круглая чаша оказалась у самых губ.

— Пей… пей… пей! — эхом вторили все гости, что замерли, остановив танцы и музыку. — Пей! Пей! Пей!

Девушка испуганно оттолкнула царя, но он ловко схватил её затылок и дёрнул за волосы. Голова Веты опрокинулась, из горла вырвался вскрик, который Ольши тут же заглушил вином, опрокинув кубок и заливая белое платье. Проглотив большую часть, она закашлялась и вырвалась, выбив чашу из рук государя. Сосуд ударился о ступени трона и со звоном покатился по каменному полу. В зале послышались возмущённые крики, будто кто-то бесцеремонно расталкивал гостей.

— Посмотри на меня… посмотри…

Иветта подняла глаза и увидела кардинала, что возник перед царём за секунду до этого. Хранитель тяжело дышал, будто пробежал стометровку, ветер растрепал седую шевелюру.

— Бертран… Бертран… — шептала она, не находя слов от щемящего чувства в груди. Сладкое вино всё ещё оседало в гортани, будя невыразимый восторг от льдистых глубоких глаз и широких плеч.

— Человеческий выродок! — понимая всю неизбежность катастрофы, взревел разъярённый Ольши и выхватил из ножен уже поднесённый слугами длинный меч. — Ты всё испортил!

— Идём, Иветта, — бросил кардинал, поворачивая её спиной к трону так, чтобы убрать из поля зрения заколдованную мать, по бледному лицу которой текли немые слёзы. — Мы здесь загостились.