Алина Лис - Изнанка свободы Страница 21

Успел!

Шпага пробила горло, и он осел. Страх сошел с лица мага — юного, почти мальчишеского. Стек, как стекает вода. Осталось немое изумление и детская обида.

Мне тоже было обидно. Предпочел бы сперва допросить любого из культистов.

Каменный свод выдержал. Устоял. Перестали трястись стены, с потолка больше не сыпалась пыль и мелкие камушки.

Пронесло.

Я выдохнул и повернулся. Сотня вопросов вертелись на языке и главный из них «Какого демона происходит?». Но достаточно было одного взгляда на застывшую в безмолвной скорби фигуру, чтобы понять — монгрел не станет отвечать. Не сейчас.

Он стоял на коленях, прижимая к себе худенькое, по-птичьи тонкокостное тельце. Целовал лоб и густо выпачканные в чужой крови волосы. На лице и руках оставались кровавые пятна, измазанные в крови борода и губы придавали Ринглусу диковатое сходство с только что поужинавшим вурдалаком. Прозрачные капли стекали по щекам монгрела, оставляя бледно-розовые дорожки на красном.

Хриплый шепот «Сэнти! Сэнти! Что же ты так?».

Девочка еще дышала. Открывала рот, пыталась глотнуть воздуха, точно вытащенная на поверхность рыба. И старательно жмурилась.

— Больно, — это прозвучало очень растерянно и беспомощно. — Папа…

Ринглус всхлипнул и начал хриплым, срывающимся от рыданий голосом уговаривать Сэнти потерпеть. Совсем немного потерпеть, потому что сейчас папа найдет доктора, и все станет хорошо, обязательно станет.

Смотреть на это было тяжело. Тяжелее, чем на фрагменты богатого внутреннего мира культистов. Я отвернулся и пошел к Тильде, которая сидела, привалившись к стене в углу, и тяжело дышала.

Кровь разлеталась под подошвами сапог алыми брызгами. Я не пытался обойти кровавые лужи — бессмысленно. Пусть будет кровь, гриски с ней.

Наверное, в тот миг я тоже был малость не в себе.

За спиной у выхода все так же лежали вывернутые тела — кожей внутрь, ливером наружу. Не меньше десятка, не считая тех, кому повезло умереть от ножей чуть раньше.

Плотская изнанка сильно непригляднее изнанки мира. Я и так знаю, что находится внутри человеческого тела, обошелся бы без напоминания о своем содержимом.

Во имя Черной и всех демонов ада, что здесь вообще творится?! Что это было?

Последний вопрос я задал вслух, помогая фэйри подняться.

— Справедливость, — осклабилась Тильда. — Они сами сделали это с Сэнти.

— Сделали что?

— Это, — она кивнула на кровавое месиво за моей спиной. — С таким талантом не рождаются, Элвин. А если и рождаются, то не доживают до двенадцати лет.

— Она делает это взглядом? — на всякий случай уточнил я то, что и так было очевидно.

— Да, — фэйри помедлила. — Делает. Делала…

Всхлип из-за спины подтвердил справедливость последнего уточнения. Я не обернулся. Совершенно не представлял, что сказать Ринглусу. Любые соболезнования прозвучат, как издевательство.

— Что еще, Тиль?

— Еще?

— Насчет тебя? Ринглуса? Каких чудесных способностей вам добавили маги культистов? И когда ты собиралась мне о них рассказать?

Она покачала головой:

— У меня скорей… забрали. Я не смогу теперь станцевать пляску стали и снега, как бывало раньше на Мидст. Помнишь? Ты должен помнить…

Я помнил.

Снег и Тильда. Черные штаны, черная блуза, черная повязка на глазах. Черное на белом.

Птицы — хищные, с ледяными клювами вьются вокруг стаей белых ворон — десятки, сотни птиц. Снежинки Исы — колючие и мелкие, тают на ладони. Снежинки Тильды — серебристые звезды с бритвенно-острыми краями.

Она то замирает ледяной статуей, то растекается по воздуху в стремительном движении, мелькает размытым черным пятном в снежном флере, не уследить взглядом.

Оглушающе бьют барабаны, визжат скрипки, воют волынки, заменяя вороний грай. Блеск солнца на ледяных когтях и клювах. Снежные птицы, рожденные волей княгини, пикируют и навстречу им летят смертоносные серебряные звезды…

Ни одной мимо.

И ведь ни разу не было, чтобы птица даже приблизилась к Мастеру-воину. Всегда гадал: как, ну как она их чувствует? Повязка из плотной ткани, ни гриска в ней видать, специально проверял. На слух? Снежные вороны Исы летают бесшумно, да и что можно услышать за барабанами?

Одно слово: Мастер.

Кто сейчас танцует этот танец на Мидст вместо Тильды?

— Хреново.

А что тут еще скажешь?

— А Ринглус контролирует… это.

Вот тут я насторожился. В способность коротышки контролировать хоть что-то верилось с трудом.

— Что «это»?

— Неважно.

— Позволь мне самому решать, что важно. Еще раз: какой способностью культисты наградили Ринглуса?

Тильда вздохнула:

— Он может впитывать и выбрасывать магическую энергию. Но это очень больно.

— Энергию? — глупо переспросил я.

Предчувствие беды, до этого лишь слегка напоминавшее о себе, засвербело с нечеловеческой силой.

Ринглус за спиной еще раз всхлипнул.

И замолчал.

Я обернулся.

Закаменевшая в невиданном усилии спина. Белые пальцы, стискивают безжизненное тело. Безумный, невидящий взгляд.

Я успел дойти до него. Даже успел положить руку Ринглусу на плечо и открыть рот, чтобы изречь одну из тех беспомощных банальностей, что принято говорить в подобных случаях.

Но сказать не успел ничего.

Рык раненного зверя слетел с его губ, и все вокруг потонуло в золотистом, испепеляющем сиянии.

Intermedius

Эмма Каррингтон

Полученной силы хватило не только, чтобы открыть замок.

Эмма, тяжело дыша, смотрела, как он вытирает руки остатками смирительной рубашки. Кажется, она совершила ошибку. Ужасную ошибку.

Но уже ничего не исправить.

— Держись, Эмма, — сказал Жиль, целуя ее в губы. — Скоро все закончится. Моя мужественная девочка.

Это ее первый поцелуй. Первый поцелуй с мужчиной. Она часто представляла, как это случится — у алтаря, после принесения клятвы. Или чуть раньше еще до алтаря, ночью — летней и лунной, когда звезды будут тонуть в озерных водах и запах трав дурманить рассудок.

Труп у ног и боль в мышцах — безумец сопротивлялся до последнего, а Эмма должна была его держать, удерживать. Чтобы никуда не делся. Чтобы Жилю было удобно. И оглушать нельзя. Надо, чтобы в сознании.

Запах крови, вкус крови на губах. Мужчина разжал объятия, и на темно-сером дорожном платье Эммы осталось пятно в форме ладони.

От него тоже пахло кровью.

У лестницы их поджидал Бобби с арбалетом наперевес. Ветвистым, искрящим деревом слетели с раскрытых ладоней чернокнижника чужие ужас и боль, ставшие силой и властью. Слетели, чтобы сжечь сначала пущенный болт, а затем и самого стрелка.