Маргит Сандему - Страх Страница 21

Не становилось лучше и от того, что в больнице пообещали ей положить ее в одну палату с тетей, как только та будет найдена.

При мысли об этом все тело Винни, от пяток до макушки, покрывалось ознобом.

Изолятор находился в маленьком больничном флигеле. Жизнь в стесненных условиях вынуждала всех к общению, хотя каждый старался избегать этого, тем более, что и врачи предостерегали от контактов. Каждый считал своего соседа источником инфекции и старался не приближаться к нему.

У всех было такое ощущение, что по изолятору разгуливает сама Смерть, и ни у кого нет возможности бегства.

Гун Соммер сидела в своем уголке и всхлипывала. Ей казалось, что окружающие просто забыли об их существовании, повернулись к ним спиной. Ей казалось, что они осуждены на смерть без всякого внимания со стороны остальных, заботящихся только о своей безопасности. Конечно, находящиеся в изоляторе сами были виноваты в том, что повели себя так неосмотрительно… Другим до этого просто не было дела.

И Венше, маленькая Венше! Она тоже вынуждена была находиться здесь!

— Что ты сидишь и хнычешь! — сердито бормотал Херберт. — От этого никому лучше не станет!

— И от твоей злобы тоже лучше никому не станет! — огрызнулась она.

В таких условиях их брак подвергался суровым испытаниям. Либо ему предстояло окрепнуть, либо наметившийся раскол мог вылиться в открытую войну.

У Херберта не осталось больше сигарет, и идиот-врач оказался настолько бессовестным, что не давал ему больше ни одной. «Пользуйся случаем и брось курить!» — сказал он Херберту.

Но Херберту совершенно не хотелось бросать курить. Он казался самому себе таким элегантным, когда небрежно держал между пальцев сигарету.

Разумеется, он мог бы бросить курить хоть сегодня, если бы захотел. Но зачем ему было этого хотеть? Никотин называли ядом, но ему казалось это бессмыслицей. Никто еще не умирал от одной сигареты — или от нескольких тысяч сигарет!

Врач хочет сделать его брюзгой и нытиком? В изоляторе и правда станешь таким!

Но куда хуже было то, что он не получал теперь свою ежедневную порцию виски с содовой! Вслух он об этом, разумеется, не говорил, хотя и ощущал неимоверную жажду; рука его непроизвольно тянулась к стакану, но кроме графина с водой на столе ничего не было!

— Не понимаю, зачем мне здесь находиться, — брюзжал Херберт. — Подумать только, сколько моих выступлений из-за этого сорвалось! Ведь я даже не прикасался к этому болвану! К тому же мне делали прививку! Это же просто ущемление прав личности!

— На старые прививки уже нельзя полагаться, — вздыхала Гун. — Только за Венше можно быть спокойными — и слава Богу!

Всем им снова сделали прививки, чтобы проверить, какова будет реакция организма. Если выступала сыпь, значит, старая прививка уже не действовала и люди могли быть зараженными.

Стоя у окна, Ингрид смотрела на зимний город, черно-серый, в грязноватых пятнах снега. Наступила оттепель, на дорогах была снежная жижа. Было уже первое февраля, но приближения весны еще не ощущалось.

Ингрид преследовала одна неотступная мысль: «Я никогда не выйду отсюда. Это будет продолжаться вечно. Мне придется до конца своих дней смотреть на эти бурые стены, обшитые до середины темно-коричневыми панелями, на эту паутину по углам…

А люди, с которыми у меня нет ничего общего! Эта постоянно плачущая дама, ее брюзжащий и ворчащий муж. Неужели он и вправду комик? Что-то не похоже. Их дочь, не знающая, чем заняться от скуки, и пристающая ко всем. Хотя в этом ее нельзя упрекать, она ведь еще ребенок…

И эта новая, одинокая женщина, жмущаяся к стенам и не осмеливающаяся произнести ни слова… Как с ней вообще можно общаться?

Хорошо, что здесь находится Калле! Хоть с ним можно поговорить! Хотя он и старается держаться на расстоянии, да и вид у него испуганный. Ему так не хватает здесь кружки пива!

Но пива, разумеется, нет. Дают скучную больничную еду: рыбные котлеты, картофельное пюре, безвкусное вареное мясо с овощами…

Но персонал очень приветлив. Этот молодой полицейский часто бывает здесь и разговаривает, в основном, с той, новенькой. Он явно пытается выудить из нее что-то, потому что однажды она сердито воскликнула: «Но я же уже говорила, что ничего не знаю!»

«Мне кажется, что она врет, потому что такие, как она, не умеют врать складно. Она скрещивает руки, и это верный знак вранья. Наверняка она очень религиозна. Она пришла сюда с собакой, но ей не разрешили держать ее здесь.

Одна из медсестер заботится о ней, собака теперь тоже находится на карантине. Хороший пудель, ласковый и послушный. Жаль, что ему нельзя находиться здесь, это разрядило бы обстановку. О, Господи, когда же это кончится?»

Винни страдала от жестоких угрызений совести. Было очень несправедливо со стороны Бога поставить ее перед такой дилеммой! Она должна была выдать местонахождение тети Каммы. Но ведь она поклялась молчать о местонахождении прихода, потому что Господь обещал сохранить жизнь всем сподвижникам пастора! И если все они находятся в полной безопасности в скальной пещере, почему она должна выдавать их? Бог простер свою руку над тетей Каммой, так что теперь не имеет никакого значения, делала Камма прививку или нет.

У Винни же была прививка. Она считала это грехом, актом недоверия по отношению к Господу. Она ничего не могла с собой поделать, но теперь радовалась тому, что родители ее были так предусмотрительны, сделав ей в детстве прививку.

О, снова пришел этот полицейский. Он пришел именно к ней! Очень милый, говорил фактически только с ней, словно она что-то представляет из себя. Но почему он все время спрашивает ее о тете Камме? Тетя находится теперь в безопасности, под присмотром пастора!

Рикард Бринк снова вознамерился выпытать что-то у бедной женщины. Ему было совершенно ясно, что она врет, и он задавался вопросом: почему она отказывается сообщить ему, где ее тетя? Может быть она прикрывает какое-то преступление?

Он не мог поверить в это. Лавиния Дален слишком пуглива и робка, чтобы быть причастной к преступлению.

Он позвал остальных. Подошел Херберт, самодовольный и бесцеремонный.

— Я требую соблюдения своих прав, констебль, — без всяких предисловий заявил он. Рикард не счел нужным поправлять его: он давно уже не был констеблем.

— Каких прав? — вежливо спросил он.

— Прав на то, чтобы со мной обращались по-человечески! Вы не смеете запирать меня здесь и отказывать мне в такой простой вещи, как сигареты. Я не привык к такому жалкому образу жизни, должен вам сказать!

— Возможно, вы привыкли пропускать стаканчик-другой перед обедом? — мягко и вкрадчиво спросил Рикард. — И имеете обыкновение устраивать семейные скандалы перед сном?