Дмитрий Колодан - Новые мифы мегаполиса Страница 21

— Что?

Андрей спросил по инерции. На самом деле он понял сразу.

— Джер, говорю, две сотни зеленью, — уточнил Таракан. — А ты думал, я тебя бесплатно джерну? Щазз!

— Почему так много? — глупо спросил Андрей. Деньги были. Как назло, именно сейчас у него при себе были деньги. До того, как зайти в бар, он встретился с Мартином и забрал у него долг. А как просто было бы сказать — нет у меня денег, извини, Таракан, и вообще это слишком дорого и на фиг мне не надо…

— Ой дурак ты, Андрюха, — ласково сказал Таракан. — Ой дурак… Слушай, может, ты тоже травоядное? Вроде этой… как ее зовут, забыл. Может, вам с ней спариться? Дети будут… с добрыми глазами и врожденным чувством гражданской ответственности.

— А пошел ты! — сказал Андрей, поднимаясь. — Козел ты, Таракан. Сука неприятная.

— Ну и вали, — огрызнулся Таракан. — Водку можешь забрать.

— Чего-о?!

Андрей не поверил своим ушам.

— Нах мне ваша водка! — ощерился Таракан. — Не веришь?

Он схватил флягу, не прерывая движения размахнулся — и… Фляга, пробив оконное стекло, вылетела наружу. Забренчали осколки, высыпаясь из рамы, затем раздался звучный удар фляги о землю под окном и заполошный мат вспугнутого бомжа.

— Опаньки, — севшим голосом сказал Андрей. — Ну чего ты, Толик? Ну ты ваще… Ты что, напился?

— Короче, — без выражения сказал Таракан. — Две сотни. Берешь, не берешь?

«Нет», — хотел сказать Андрей.

— Беру, — услышал он свой голос.

Психомаска оказалась капсулой размером с куриное яйцо, да и формы похожей. С одного конца яйцо было срезано примерно на сантиметр. Андрей взвесил капсулу на ладони — тяжелая. Небрежно повертел в пальцах. Плоский срез переливался радужными цветами, остальная поверхность была серой. «Вот этой стороной к виску, — наставлял Таракан. — Прижми и держи, понял? Когда прилипнет, можешь отпускать». — «А потом?» — «Разрядится и отвалится». — «Нет, я хотел сказать, когда подействует?» «Ну, первый джер долго не берется… Если перед сном — к утру возьмется, наверное». — «В смысле — первый?»

Таракан молча отнял капсулу, развернул, сунул Андрею под нос. На выпуклом боку была надпись, буковки маленькие, от руки, вкривь и вкось — просто беда, хоть и не читай, но Андрей постарался, рассмотрел-таки написанное…

Джер проснулся легко, будто колокольчик над ухом прозвенел — пора вставать. Он вскочил с кровати, влез в джинсы, не глядя обулся, набросил на плечи первую попавшуюся куртку — ему не терпелось наружу.

Хлопнула за спиной дверь квартиры. «Ключи, ключи забыл! — завопил внутри него кто-то нервный. — Как обратно попадешь?» «Как-нибудь», — успокоил его Джер, и тот заткнулся.

Глупый… Зачем Джеру обратно в клетку? Жить нужно под небом!

Лестница пела под его ногами — потому что пел он сам. Весь, внутри и снаружи.

Джер вырвался из гулкой пасти подъезда, а вслед ему неслось эхо шагов. Он пробежал еще немного, резко остановился и вскинул руки, как танцор фламенко. Запрокинул голову…

Небо!

Синее, синее, синее! Солнце!

Слепящее, яркое, сильное! Облачко…

Одно-единственное на всё небо, крохотное, круглое, как моток сахарной ваты… Даже сладость на губах… Ах!

Джер закрыл глаза, помотал головой, медленно возвращая равновесие. На изнанке век таял жгучий след солнца. Джер тихо засмеялся и открыл глаза, чтобы смотреть на мир, потому что мир прекрасен.

Счастье!

И он пошел туда, куда его звал этот день.

А день решил поиграть с Джером в прятки, не иначе. Сначала он заманил Джера в метро, но денег в карманах куртки и джинсов не нашлось, и Джера туда не пустили. Потом Джер заплутал в подземном магазине, еле выбрался наверх и решил больше под землю не соваться. Он засмотрелся на воробьев, прыгающих по газону и клюющих какую-то дребедень, и понял, что голоден. С лотка уличной торговки Джер стянул булку с сахаром. Ха! Это было весело! Толстая тетка гналась за ним два квартала, Джер оборачивался на бегу и корчил ей рожи, а потом вдохнул поглубже, нырнул в проходной двор — и вынырнул по ту сторону уже без тетки.

Остатки булки он скормил воробьям — не тем, другим, но таким же беззаботным. Он и сам чувствовал себя воробьем. Чирик! Жизнь полна удивительных радостей!

Захотелось летать.

Короткая улица вывела его на набережную. Джер не полез в переход, перешел полное машин набережное шоссе поверху. Машины стояли в пробке и сделать ему ничего не могли, только сердито гудели. Замечательно!

Что-то большое, цветное, яркое росло внутри него, словно кто-то надувал там воздушный шарик. Джер почувствовал, что, если сейчас расхохочется, — изо рта станут вылетать радужные пузыри, подобно мыльным пузырям, какие он пускал в детстве, но без противного мыльного вкуса. Он пошел вдоль набережной, поглядывая на реку и тихо смеясь, но старался не размыкать губ — пусть то, что внутри, созреет, и тогда он выпустит его целиком.

Вода в тени парапета была темной, от случайного волнения собиралась мелкими складочками, от нее отскакивали зеркальные зайчики. Джер дошел почти до моста и тут вдруг увидел бабочку. Первую бабочку этой весны! Пронзительно желтая лимонница порхала, купаясь в солнечных струях. Джер вытянул руку ладонью вверх, и бабочка на мгновение опустилась ему на ладонь, легкая и сказочная, и тотчас вспорхнула, полетела прочь.

Джер засмеялся от счастья.

Под опорой моста кто-то оставил цветные мелки. Джер жадно схватил их. Это была удача… нет, больше! Это был знак! Покрытый пятнами сырости бетон манил к себе, взывал, требовал.

Джер щедрыми штрихами разметил полотно. Он рисовал все, что с ним было сегодня, — улицу, переход с буквой «М», тетку-лоточницу, воробьев, подворотню, — но все это оказалось маленьким, дома валились в перспективу улиц, река загибалась вокруг упаковочной лентой, а поверх всего сияла желтизной бабочка… БАБОЧКА!., то ли изломанная восьмерка, то ли угловатый амперсанд… то, что весь день копилось внутри Джера, выплеснулось на серый бетон, превращая его в картину жизни, умопомрачительно яркую…

Мелки кончились. Последним движением, привычно стирая пальцы о шершавость стены, он поставил внизу свой тэг — «GeR»…

И заметил кое-что странное.

Кое-что…

На бетоне опоры, гораздо правее и ниже рисунка, куда не добрались его мелки, виднелось полустертое, но еще различимое…

«GeR» — было выведено там единым росчерком. Большая «G», большая «R», а между ними, словно петля на связующей ниточке, — маленькая «е». И смешная закорючка апострофа наверху, в точке, куда сходятся условные лучи надписи, — словно гвоздь, на который повешена картина. Этот тэг он узнал бы и в аду. А рядом проступал эскиз бабочки. То ли изломанная восьмерка, то ли угловатый амперсанд…