Майра - Как пал Дийнавир Страница 21

В углу слева густела темнота. Ночные божества обладали таким страшным видом, что весь их сонм в храмах Гарселина предпочитали представлять в виде гладкого столба из черного мрамора или обсидиана. О них по-настоящему вспоминали только в дни похорон, так как эти ужасные существа считались стражами Иного царства.

Среди сумеречных богов особо почитался Гасалева, у которого было много имен, и одно из них – Владен – означало "Проходящий под тайными сводами". Когда молодой маг заканчивал самый ранний цикл своего обучения у Куллинена, оракул нарек его так же, и совпадение магического имени с тем, что дали ему родители, было признано знаменательным. Ненадолго склонившись перед золотым троном, волшебник разжег огонь под маленькой золоченой жаровней и бросил на нее щепоть душистых сухих трав. Выполнив этот короткий обряд, волшебник отошел в сторону и опустился на пол против фигуры Гасалевы. Он поставил блюдо с необычной стрелой на пол и обратился к своему покровителю. Он просил Гасалеву лишить силы эту и подобные ей стрелы, чтобы раненые ими люди могли исцелиться. Он просил заступничества для жителей Дийнавира и поддержки для себя. Сейчас, когда вокруг не было свидетелей, волшебник чувствовал, что бодрость его недолговечна. Телу было зябко в гулких каменных стенах. Стрела, лежащая на блюде, источала ледяной холод.

…Кажется, никогда прежде он не молился так страстно – даже в детстве, когда его душа жаждала узнать свой путь и смертельно болела от непонимания. Даже в юности, накануне испытаний, каждое из которых могло стоить ему, по меньшей мере, рассудка. За всю сознательную жизнь ничто не рождало во Владене такого отчаяния, как мысль о том, что Дийнавир падет – и сама память о нем и его тайном, незримом сокровище будет навсегда утрачена. Так не должно быть. Мир не может закончиться в темноте и отчаянии! Боги не допустят этого…

Время шло, а ответа все не было. Камень оставался холоден и нем. Душа волшебника, как одинокая птица, летела, летела по серой неприветливой местности, пустынной до того предела, где все терялось в мутной дымке грядущего, туманного и неопределенного, так как оно должно было сложиться из людских слов, которые пока не были сказаны, и поступков, что еще не были совершены… Сумеречные владыки успели уйти слишком далеко, чтобы услышать его молитвы.

Уже зная это и все-таки страшась до конца поверить, Владен тяжело поднялся, приблизился к другой статуе, перед которой в масляной плошке робко метался огонек, и попробовал снова. Божество растительности и плодородной земли, прежде щедро делившееся с ним жизненными токами весенних побегов и мощных летних стеблей, тонкими ароматами зрелых плодов, на этот раз осталось молчаливым и безучастным. Волшебник не ощутил настоящего ужаса, подобного тому, какой пережил в колдовском саду Аарета, а только знобящую жуть. Раз за разом сталкиваясь в последние годы с таким в других местах, в других храмах, он упрямо продолжал надеяться, что благословение богов на доме его детства неисчерпаемо…

День близился к закату, а молодой маг все не вставал с колен. Ему казалось, что у его одиночества нет границ. Его личное могущество не иссякло и даже не убыло, он по-прежнему находился в расцвете сил и таланта и все так же легко умел найти поддержку в стихиях и растениях, в камнях, в лунном и солнечном свете… Он, как и Аарет, мог подчинить себе все и из всего черпать силу – беспощадно, бесконечно, добиваясь для себя физической нетленности и абсолютного могущества. Если бы видел в этом истинный смысл человеческой жизни. Если бы не был связан внутренними запретами, впитанными с потом и слезами еще на первых уроках Куллинена. Если бы, как служители Тьмы, повиновался лишь собственным порывам и прихотям. Если бы не любил Дийнавир…

Владен взял блюдо и поднялся.

Еще недавно он собирался уехать отсюда, отказавшись от доли наследника военной крепости на границе с Ааром и появляясь в ней лишь раз в год, на День Присутствия. Сейчас ему трудно было даже представить, как сама мысль об отъезде не разорвала ему сердце. Он готов был сложить все свое могущество, знания, власть к подножию этого дома – и едва не сходил с ума, понимая, что его дар не будет принят и все, чем он сумел овладеть в жизни, не имеет в глазах людей Дийнавира никакой ценности. Треллен велит ему отказаться от колдовства! Понимает ли Дийнастин-старший, что именно происходит? Не он смотрел в лицо Темного Бога, не он погружался во тьму бездонного нечеловеческого взгляда. Никто из простых смертных не может даже предположить, что ждет этот мир, когда в нем уже не будет Дийнавира!

Волшебник остановился посреди храма, стараясь смирить свои чувства, прислушиваясь в тщетной надежде уловить хоть какой-то отклик, который помог бы разрешить его сомнения.

Разве он не наследник Дома на Перевале, разве он не любит этот Дом так же сильно, как сам Треллен? Разве у него нет права защищать Дийнавир так, как он умеет и считает необходимым? Против магических стрел обычное оружие бессильно. Когда молитвы не помогают, остается уповать только на магию.

Владен посмотрел на стрелу, лежащую на блюде. Какое тонкое, красивое, смертоносное оружие! Обычный человеческий ум не в силах даже оценить всю изощренность этого чудовищного замысла, не то что противоборствовать ему. Только маг может встать на дороге бога, и ценой своей жизни попытаться…

Он задохнулся от нового всплеска горечи, опустил голову и медленно пошел к выходу.

Какой смысл крылся в словах сатту о том, что он, Владен – последний маг Сумерек? Да, он был сильнейшим среди учеников Куллинена, самым одаренным, самым настойчивым, самым-самым. И никто уже не сомневался, что именно ему выпало бы возглавлять орден через несколько лет, когда Куллинену пришло бы время отойти от дел. Но что из того? Если Аарету вздумалось потягаться с достойнейшим, он мог выбрать самого Куллинена… Что случилось с остальными, где они? Изменили своему искусству? Перестали быть магами? Порабощены? Убиты? Волшебник искал их вдали и видел, что они живы и, кажется, преданы обычным житейским делам… Он остановился на пороге, чувствуя, что его физические и душевные силы на исходе, и судорожно ища поблизости источник, чтобы пополнить их. Его душа жаждала солнечного тепла.

Горячий ветер дохнул ему в спину. Владен обернулся. Из темного угла маняще плыл жар натопленной печи. Стрела на блюде затрепетала в каком-то диком, животном возбуждении, тоненько зазвенела, и в этом звоне слышались сразу и угроза, и мольба. Знойное дуновение обняло волшебника, мгновенно пронизав все тело. Он ощутил боль, как от ожогов, – это откликались на тайный призыв невидимые, давно смытые капли крови – на лбу, на щеках, на шее… В груди нарастало и пело уже знакомое ликование, жестокий золотой смех рвался наружу, и усталость отступила под этим стремительным, бесцеремонным напором. Тьма снова взглянула на молодого мага – еще более настойчиво и пристально, чем раньше, в саду. Неистощимый источник могущества, неколебимая опора власти – вот что обещал ему теперь ее взгляд…