Юрий Гаврюченков - Работорговцы Страница 22

— Трудно не согласиться с тобой, — обронил Щавель. — Эльфы есть эльфы, чухна есть чухна, а шведы — шведы и есть. Этаких мыслей, ты знаешь, Лузга, в моей голове не счесть.

Лузга тряхнул гребнем.

— Лады, уел. Больше слова не услышишь, на хер не пошлю.

И в самом деле молчал всю дорогу до постоя.

Управляющий мастерской Аскариди привечал гостей по-артельному. Сели ужинать за общим столом со старшими мастерами, мужами патлатыми и мечтательными, с въевшейся в пальцы краской, пахнущие льняным маслом и скипидаром. Все они были блаженными и говорили вроде по-русски, но непонятно.

«Не оскоромиться бы», — подумал Щавель.

Мастера поели, обсудив работу на завтра и отправились по домам. Воздавая должное высокому гостю, Аскариди выставил пузатый графин с хрустальными лебедями на ручках. Надо ли уточнять, что выдут он был в Звонких Мудях!

В графине была метакса.

Гости примолкли, таращились на картины, коими были увешаны стены. Дивные полотна изображали природу в лучшие её моменты, важных людей, разодетых в пух и перья, и приготовленную к пиршеству снедь, выглядящую так аппетитно, что на сытый-то живот слюнки текли, а на голодный и вовсе смотреть было боязно.

— Нравится? Моя школа, — похвастался грек. — Кого сам выучил, кто ко мне на заработки пришёл, но всё, — обвёл рукой, — из моих стен.

— Из твоей мастерской? — льстивым тоном вопросил Альберт Калужский.

— Вон, во дворе пристройка, — небрежно бросил хозяин. — Там всё и пишут. Я им темы подкидываю, у меня опыт и глубокое чувствование рынка. Аскариди всегда в курсе, что возьмут. Он неликвидный товар выпускать не будет!

— Истинно так, — поддакнул Альберт.

— Все тонкие знатоки и ценители прекрасного знают полотна из мастерской Аскариди! — грека раздуло от собственной важности. — Аскариди не делает какую-то мазню, как этот маляр Автоном и сын его Суверенитет. Нет, Аскариди не гонит фуфло на рынок и потому его товар всегда в цене.

— Сам я в искусстве не разбираюсь, но много слышал о твоей краснописной фабрике.

Грек сверкнул глазами.

— Прибыльное должно быть дело, — продолжил лепила с целью одобрения.

— Весной третью жену взял себе в дом, — похвалился Аскариди. — Она из хорошей, хотя и обедневшей семьи. Досталась девицей, родители блюли, чтобы сделать достойную партию. Я с пониманием отнёсся. Лошадь им дал, двух коров и пять тысяч рублей деньгами.

— Красиво жить не запретишь, — отметил Лузга.

— Ай, Аскариди всегда красиво жил, — причмокнул губами грек. — Никогда не было такого, чтобы Аскариди жил плохо. Он сам доволен и художники его довольны.

— Хорошо им платишь? — поинтересовался Щавель. — Я видел, у тебя творцы какие-то драные, лапти, и те обносились. Почему не в сапогах?

Аскариди унялся. Помолчал. Начал вкрадчиво, глядя вдумчиво на заехавшего из глухомани боярина.

— В большинстве случаев плата, поощряя усердие, мешает подойти к работе творчески. Когда платишь художникам меньше, они пишут дольше, с ленцой, но искуснее, чем тупые маляры, которые делают простую, но скучную работу: подмалёвывают за кем-то или просто гонят продукт на расхожий сюжет. Малярам надо много платить, тогда они будут работать усерднее, им сдельщина катит. А художникам усердие только вредит.

— Вот как? — Щавель отставил бокал.

Управляющий пригубил метаксы. Соблазн дать урок боярину был настолько велик, что Аскариди не устоял перед искушением, а поведал само сокровенное, о чём говорил только с редким гостем при закрытых дверях. Сейчас был аккурат такой случай: завтра путники уедут и никому в Бологом не расскажут секретов эксплуататорского ремесла.

— Если художник своё дело любит, пишет умело, талантливо, ему можно самый мизер платить. Влюблённому только еда нужна, чтобы он от голода не мучался. Деньги для таланта, увлечённого творчеством, лишние.

— Что ж он, не заслужил награды? — вырвалось у Жёлудя. — Не по правде это.

— Так это правда и есть, — рассмеялся грек, довольный, что сможет поучить уму-разуму боярского гридня, а через него и всю свиту с командиром во главе. — Такова правда жизни, юноша! Маляру можно денег дать побольше. Каши маслом не испортишь, а холст загубишь, и не ототрёшь потом. Настоящему художнику башляй-не башляй, мастер своё дело сделает. Платить важно ученику. Он тогда быстро и лучше учится. Я беру ученика, смотрю на него, какой он — сообразительный, старательный — и денег даю. Потому ко мне тянутся, издалека приходят учиться, знают, что я щедрый. Настоящие художники, которые от души, от Бога художники, без всяких денег хотят добиться успеха, заслужить похвалу или сделать работу хорошо, по совести. Зачем им платить лишнее, если они прутся от одной работы? Я по уму щедр!

— А ведь ты эффективный управляющий, — задумчиво произнёс Щавель, стылым взглядом облизывая хозяина краснописной артели. — Ты, наверное, с манагерами знаешься?

— Знаю некоторых, — с разгона оттарабанил грек и только потом прикусил язык.

— Ты, наверное, в Москве учился, — поставил точку в приговоре Щавель.

Таким злым отца Жёлудь не видел давно.

Аскариди опомнился, но поздно.

— Наговариваешь, боярин, в какой Москве? Не учился я в Москве…

— А речи московские, — сказал Щавель.

— Пиндец пиндосу, — констатировал Лузга, глядя на качающееся тело Аскариди.

Эффективного управляющего вздёрнули утром на площади. Наспех сколоченную виселицу окружили конные ратники с копьями наизготовку. Горожане, стянувшиеся поглазеть на казнь, супротив ожиданий Щавеля, не роптали. Должно быть про свою популярность грек наврал.

Когда управляющий отплясал в петле и люд потянулся по насущным делам, Щавель скомандовал строиться в походную колонну. Обоз был готов и находился недалече под хорошей охраной.

Приказ командира разнесли по своим подразделениям Литвин и Карп. Застучали по мостовой копыта и ободья. К Щавелю на муле подвалил Лузга. Исполняя приговор, он выбил табуретку из-под ног московита, а потом запустил руку в котомку и не вынимал, пока всё не кончилось, настороженно зыркая по сторонам.

— Художника всяк обидеть норовит, — ввернул он, косясь на обделавшегося висельника, вокруг которого начинали полётывать мухи.

— Что с обиженными делают, сам знаешь, — обронил Щавель.

— Свой приют для бедных художников он из Вышнего Волочка перенёс. Должно быть не ужился там.

— Ты знал и не сказал?

— Я думал, ты его за столом зарежешь, — признался Лузга. — А ночевать потом с трупом в доме?

— Мы ж не разбойники, хозяев резать, — смиренно возразил Щавель. — По закону надо, по правде.