Александра Сергеева - Цветы в Пустоте Страница 22

　　 Над Сильвенио же Чёрный Овен любил издеваться почему-то больше всех, каждый раз зачем-то связывая его, несопротивляющегося, проклятыми лесками, и стараясь причинить как можно боли. Тот абсолютно не понимал его мотивов, но на всякий случай старался его не провоцировать: он был во много раз опаснее Аргзы уже одной своей непредсказуемостью. Пару раз он пытался поговорить с ним, пробовал узнать, что за гнетущее чувство разрушения им движет, пробовал предложить свою помощь и ему — безрезультатно. Жалкие остатки существа, бывшего когда-то Конрадом Грэном, уже не имели ничего общего с логикой и разумностью.

　　 Однажды, проснувшись утром, Аргза с удивлением обнаружил, что совершенно выспался — причём не только сознанием, но и телом. Похоже было, что Конрад либо не приходил, либо ушёл уже вечером. Сильвенио в кровати не было, как не было и обычно заранее приносимого им в его комнату завтрака. Он попробовал позвать его по телепатической связи — тот не отозвался. Такое бывало крайне редко, но всё же случалось порой, и причин для беспокойства вроде бы не было. Однако какая-то смутная, неясная тревога неприятно царапалась внутри, и Аргза, одевшись, решил всё же заняться его поисками немедленно.

　　 Странное дело — его не обнаружилось ни в кабине управления, ни в каморке механиков (Джерри тут же вызвался присоединиться к поискам, вмиг обеспокоившись пропажей друга), ни где-либо ещё на всём огромном корабле.

　　 В конце концов, Аргза нашёл его в самой дальней пустой кладовой, где раньше располагалась комната уборщика. Сильвенио был абсолютно обнажён, одежды его поблизости не обнаружилось. Он стоял на коленях, привязанный лесками к вертикальной железной трубе, проходящей в углу сквозь всю высоту комнаты. Бёдра его снова были испачканы обильными белёсыми разводами. Спина была вся испещрена тёмно-серебряными глубокими бороздами с рваными ярко-красными краями, с которых капало оба вида крови одновременно. Чем её изодрали, было непонятно, но, судя по цвету ран, яда в кровь не попало, значит, железные когти Аргзы не имели к этому отношения. И то хорошо.

　　 — Лиам?

　　 Тот не откликнулся и никак не среагировал, оставшись неподвижным, и на мгновение Аргзе показалось, что тот потерял сознание. Но — нет, глаза у него были открыты. Аргза глубоко вздохнул и, подойдя ближе, убрал лески, впивавшиеся в тонкие исцарапанные руки. Помог безучастному, словно кукла, Сильвенио подняться на ноги, удостоверился, что благодаря Контролю тот может идти самостоятельно. Набросил на него свою шубу, прикрывая от холода и чужих глаз и оставшись в одних штанах. И молча направился к себе, зная, что Сильвенио пойдёт за ним.

　　 Он и пошёл, и тоже не произнёс ни слова по пути. Ничего не сказал он и тогда, когда Аргза усадил его на край кровати и начал аккуратно втирать в его спину ту самую пахучую мазь. Контроль делал своё дело на славу — он не чувствовал совершенно ничего. Его охватило тягучее, унылое безразличие к происходящему.

　　 — Смотри, — произнёс вдруг пират довольно, стремясь нарушить воцарившуюся между ними напряжённую тишину. — Ты должен ценить своё выгодное положение. Заметил, что я здесь больше ни о ком, кроме тебя, не забочусь? Я даю тебе фактически всё, что попросишь, лечу тебя, разрешаю пользоваться всякими приятными привилегиями вроде моей собственной ванной и разных послаблений. Ты ещё с детства у меня… на особом счету. Не такое уж я, выходит, и чудовище, верно?

　　 Сильвенио немного помолчал. Потом повернул голову, глядя на него пустыми глазами живого мертвеца, и, кое-как разлепив пересохшие губы, слабым равнодушным голосом ответил:

　　 — Нет, сир. Простите, но… вы и впрямь самое настоящее чудовище. Жестокое, безжалостное и эгоистичное. Самовлюблённое. Вы думаете, что на всё в этой жизни имеете исключительное право, что никто вам не указ. Вы… похожи на избалованного ребёнка, которому так и не объяснили, что он вовсе не является центром мироздания. Не объяснили, что существуют другие люди, помимо вас, и их надо уважать. У вас внутри нет абсолютно ничего, вы никого никогда не любили. Вам кажется, будто своей заботой обо мне вы частично искупаете свои грехи… но это не так. Это всего лишь иллюзия, в которую вам так удобно верить. Вы заботитесь обо мне только лишь потому, что хотите выглядеть чуточку лучше в своих глазах… хотите иметь ещё один повод собой гордиться, упиваться своей якобы добротой, прибавляя к собственному воображаемому портрету лишние штрихи мнимого великодушия… говорить себе, что вы умеете не только причинять другим боль… Но моё благополучие вас при этом на самом деле нисколько не интересует.

　　 Глаза варвара темнели всё больше с каждым его словом — хотя, казалось, темнее было некуда уже в самом начале. Он спокойно дослушал его до конца, а потом вдруг резко столкнул его с кровати и отшвырнул мазь, которой успел обработать только пару царапин.

　　 — О, — сказал он, жутковато ухмыляясь и глядя на него с ледяным презрением. — Значит, так ты считаешь? Что ж, благодарю, моя пташка-говорун. Ты буквально открыл мне глаза. Я действительно безнадёжный лицемер и эгоист, страдающий, к тому же, неизлечимым нарциссизмом, и, раз уж ты всё это так тонко подметил, нужно уже в этом признаться, верно? Но не волнуйся, я даже обещаю прилежно встать на путь исправления. И первым шагом на этом пути, я думаю, должен стать добровольный отказ от всех этих тешащих моё самолюбие иллюзий. Ты прав, мне не нужно относиться к тебе так бережно — ни к чему, раз уж это тебя так огорчает. Что ж… хорошо. Свободен, Лиам. У тебя два часа, чтобы привести себя в порядок, потом жду в кабине. Впрочем, нет, два часа — это слишком. У тебя час, и, кстати, не забудь принести в кабину мой завтрак. С тебя ещё причитается за опоздание.

　　 Сильвенио, который из-за включённого Контроля не спал всю ночь, так и проведённую на коленях в холодной кладовке, устало поклонился и вышел из комнаты, одев предварительно свои запасные брюки, висевшие на стуле, чтобы не ходить по коридорам голым — шуба так и осталась лежать на кровати пирата. Пока он шёл к себе, вокруг слышались испуганные перешёптывания попадавшихся на пути рабочих: "Опять хозяин над ним издевался, ужас!", "Смотри на спину пацана, кошмар какой!" — и всё в том же духе. Даже совершенно посторонние люди уже давно сочувствовали ему, любимчику капитана…

　　 — Извини, конечно, но ты редкостный придурок, — заявил Джерри, когда Сильвенио вечером кое-как добрёл до механического цеха после целого дня работы и рассказал ему о случившемся.

　　 — Я лишь сказал чистую правду… что здесь такого?