Джен Коруна - Год багульника. Осенняя луна Страница 22

Моав немного посидела рядом с ним, потом тихо поднялась и отошла на скалистый выступ, что навис над водой. Сидя на горячем камне, Кравой украдкой наблюдал за ней. Непривычно тихая, она неподвижно стояла на краю обрыва, всматриваясь в далекий горизонт. Соленый ветер развевал ее волосы, как белый парус, обдувал щеки, сушил бледные губы, а жрец солнца все смотрел на нее, и не смел пошевелиться, боясь спугнуть прекрасное видение.

Неожиданно Моав запела — громко и протяжно, стоя лицом к ветру. Запела песню о молодом солнечном воине, что затерялся на морских просторах вдали от дома, но это был совсем не тот удалой напев, что звучал некогда под сенью могучего дуба, — еще никогда в жизни Кравой не слышал, чтобы эту историю рассказывали столь горькими словами. Он и не догадывался о существовании этих слов: та песня, которую он знал, была совсем иной, хоть и герои ее были те же — и конец у нее был совсем другим… Песня же, которую пела Моав, была отчаянной, словно плач по умершему, и страстной, как летящая вдаль молитва — она пела о море и затерявшемся в нем корабле, о страннике, всей душой стремящемся к дому, к той, что ждет его на берегу, у цветущего куста багульника; о ветрах, что встают на его пути, о ведущей его надежде, о том, как сменяет ее горькое отчаяние… Слово за словом лилась песня, и влюбленному краантль казалось, будто слышится в ней зловещий шум волн и беспощадный вой ветра. И жутко становилось ему и сладостно от этой песни, и каждое слово падало на дно его сердца, впечатываясь в него, точно горячий металл.

Уходят в море корабли,Плывут в неведомые страны,Их паруса, как птичий крик,Летят навстречу океану.

Волна гнала куда-то вдальИ тот отчаянный корабль,Где Хелем погружен в печаль,Ждет встречи с берегом отрадным.

Там навсегда покинул онСвою любовь, свои мечтанья,И куст багульника, что цвел,Когда сливались два дыханья… —

пела старшая веллара Рас-Сильвана, стоя на холодном ветру. С щемящей тоской слушал солнечный эльф ее голос, не смея ни вдохнуть, не выдохнуть. Слушал и страшился — ему казалось, оборвись песня, и случится что-то ужасное. Но она не обрывалась — наоборот, она натягивалась тугой струной, не на миг не отпуская сердце Кравоя, плотно вплетая слова в ветер, и ветер проникал в его душу.

…Прошло все, словно долгий сон,Его нелепые скитанья…Остался только ветра стон,И криков чаячьих рыданье.

Он плыл домой, когда с небес,Под голос грома пала темень —Корабль мгле наперевесВступил со штормом в бой смертельный.

Смешалось все в соленой пене,И витязи, как якоря,По воле злого провиденьяСпускались в темные моря.

Но луч надежды на спасенье,Как меч, вонзил сын солнца в плот.И, удержав любви дыханье,Волной был выброшен на борт.

К утру унялось вод кипенье,Тоскливый день сменился мглеИ Хелем словно был виденьемОдин на битом корабле.

Затерянный в холодном море,Без весел, паруса, руля,Он знал, что не увидеть болеЕму любимые края.

И там, меж морем, мглой и твердьюОн проклял злых богов глумленье,Что обернуло долгой смертьюЕго чудесное спасенье.

Песня оборвалась, растворившись в воздухе, а вместе с ней угасла и надежда на спасенье… И понял солнечный эльф, что с этого дня не будет ему больше покоя, что вечно будет звучать внутри него этот голос, куда бы он ни пошел, где бы ни спрятался. В одно мгновение ему стало так легко и грустно одновременно, как будто кто-то произнес над ним смертный приговор, строго отсчитав оставшиеся дни жизни, и эти последние, самые последние дни стали так сладки и ценны, как не были ценны все предыдущие годы его существования.

Он потихоньку поднялся с камней, подобрал лежащий неподалеку алый плащ и, подойдя к эльфе, накинул его на тонкие плечи. Она, не оборачиваясь, прижалась щекой к его руке. Так они стояли, то ли обнявшись, то ли приклонившись друг к другу — они и сами не знали точно… Осторожно поправив ткань на плечах Моав, Кравой тихо отошел. Она осталась стоять. До самой темноты она смотрела вдаль, лишь когда небо стало совсем не отличить от моря, вернулась к костру. Кравой попытался заговорить с ней, но беседа не клеилась. Эльфа посидела некоторое время, потом пожелала ему спокойной ночи и устало побрела спать. Кравой слышал, как она устраивается на своем плаще — в ночной тишине каждый звук казался таким четким и ясным: он даже мог различить тихое дыхание Моав.

Подождав, пока в костре потухнут последние огоньки, Кравой разгреб палкой оставшиеся угли, чтобы они быстрее прогорели, и тоже поднялся. Его взгляд упал на спящую эллари — она лежала на боку, спиной к нему, съежившись, точно от холода. Худенькие плечи тихо поднимались и опускались в такт дыханию. Она показалась Кравою особенно беззащитной — кто угодно может сейчас прийти и обидеть ее, такую маленькую и хрупкую. Осторожно, чтобы не разбудить, он подошел и лег на землю рядом с ней, повторяя изгиб ее тела. Детьми они часто спали так, чтобы согреться… Моав пошевелилась — видимо, еще не успела заснуть.

— Ты чего не спишь? — шепотом спросил он.

— Не знаю, не спится…

Движимый нахлынувшей нежностью, солнечный эльф обнял ее за плечо. Не поворачивая головы, она вдруг потянулась, схватила его руку и прижала к своей груди. Кравой замер, ему почудилось, что в этом движении скользнула скрытая ласка.

— Расскажи мне что-нибудь! — быстро проговорила она.

— Что же тебе рассказать?

— Что угодно, только не молчи!

— Ну, хорошо… — удивленно произнес Кравой, — я могу рассказать тебе историю о том, как отец всех краантль, азарлар Кайлал встретился с Ктором. Хочешь?

Не отпуская его руки, она поспешно закивала. Кравой начал рассказ, и голос его звучал тихо и таинственно, точно отзвук давно умолкших сказаний:

— Много тысяч лет назад, когда ни Рас-Сильвана, ни Рас-Кайлала еще не было, Сын Неба, азарлар Кайлал приплыл из-за моря вместе с красавицей-дочерью. Лицо Кайлала было прекрасно, его волосы сверкали, как солнце, а от одного его взгляда вспыхивало пламя, но еще прекраснее была его единственная дочь. Даже самый сильный ветер останавливался, чтобы полюбоваться ее красотой, а когда она распускала свои огненные волосы, солнце забывало заходить за горизонт — так они были великолепны!