Дмитрий Тедеев - Бусый Волк Страница 23

Тр-р-р-р-а-х!

С ближней берёзы снялась ворона и полетела прочь, негодующе каркая. А по голове бы кому, тут и голова прочь!

Такими ударами сносят друг дружку с чурбаков начисто, супротивника роняют и падают сами.

Бусый с Ульгешем устояли вновь. Оба.

Высокие нетолстые кряжи были утверждены на таком взаимном удалении, что, стоя на одном, дотянуться палкой до противника, влезшего на другой, было нельзя. Все удары приходились по такой же палке в руках у стоящего напротив. Поэтому игра считалась безопасной, несмотря на то, что крепкие, особым образом обожжённые дубинки оружием были нешуточным, да и действовали ими мальчишки от всей души – дубасили, не осторожничая.

«Постоять на чурбачках» всякий раз сбегалось немало желающих, но черёд переходил быстро, не заскучаешь. Даже встать на колеблемый торец и удержать его под ногами было не так-то легко. Очень уж высок и шаток отменно. А если не просто стоять, замерев, но ещё и попробовать размахнуться тяжеленной дубиной? А если при этом по твоей дубине шарахнет другая, не легче? Да окажется в этом ударе совсем не та сила, которую ждал? А вдруг хитрый соперник, желая тебя провести, чуть изменит направление взмаха, и твой защитный удар не встретит опоры?..

В общем, только тому это просто, кто смотрит со стороны. Один удар, реже два – и оба ратоборца под общий хохот сыпятся наземь, а на освободившиеся чурбаки карабкаются уже другие.

Сегодня чаще других победителем выходил Бусый. Этому особенно никто не дивился, Бусого Зайцы знали хорошо, знали его обыкновение хмуро смотреть противнику куда-то в живот, словно там, в животе, таилось ещё не родившееся движение. Чего доброго, и вправду таилось; иные пробовали делать как он, только не у всех получалось.

Ульгеш на чурбачок забрался впервые…

Он случайно забрёл на игрище, а когда стали звать, вначале отнекивался. Наверное, срамиться не хотел. Несколько раз он ронял палку и сам падал с опрокинутого кряжа, выслушивал хохот и, кажется, поначалу собирался озлиться, но вместо этого распалился азартом, ожил и… неожиданно приноровился, почувствовал телом, как подавать туда-сюда ненадёжный насест, творя летучее равновесие. И одного за другим стал скидывать наземь Зайчат.

Пока не подвернулся мономатанской косе да веннский камешек.

Против Ульгеша на чурбак встал Бусый.

Скоро Зайчата от нечего делать принялись считать удары. Благо поединщики бились не просто честно, не пытаясь лишь выстаивать, оказывая пустой вид, что бьются. Они сражались отчаянно, без видимой осторожности, яро вкладывались в удары, их ни в чём нельзя было упрекнуть.

Вот Бусый, размахнувшись одновременно с Ульгешем, сделал вид, что пускает всю силу в удар, но в последний миг двинул запястьями. Ульгеш ожидал столкновения и начал проваливаться вперёд. Но не провалился. Его палка полетела за палкой Бусого, являя едва ли не собственную волю, и всё-таки сшиблась с ней – хлёстко и звонко. Так, что теперь уже Бусому вроде бы неминуемо предстояло лететь с чурбака. Нет, тоже не слетел, правда, выгнулся неловко назад, вытянув далеко вперёд руки с тяжёлой дубиной… В которую Ульгеш тут же и нацелил новый удар, короткий и резкий. Нацелил, да не попал…

Остальные мальчишки, несмотря на то что им порядком надоело-таки ждать, не могли удержаться от восхищённого вздоха.

В это время раздался звонкий девчоночий крик:

– Лакомка щенков вывела!

Щенок

Бусый вмиг забыл про игру и про их с Ульгешем соперничество. Тут же бросил дубинку, соскочил так, что чурбак покатился прочь, и со всех ног помчался в деревню.

Общая любимица Лакомка, добродушная и ласковая красавица сука, родила поздним вечером того дня, когда погиб сперва Срезень, а за ним и Летун. Родила, как рожала всю жизнь – на руки своему хозяину, Серому Псу.

Лакомка была дочерью Срезня.

И мамкой Летуна.

Храня малышей, Серый Пёс ни словом никому о них не обмолвился, и в деревне смиряли негожее любопытство, хотя писк из-под клети слышали все. Вот выведет Лакомка достаточно окрепших детей, вот надумает показывать их людям – тогда и будем смотреть!

Щенята Лакомки всегда бывали привязчивыми и смышлёными, в правильных руках из них вырастали настоящие волкодавы, своим хозяевам могучие заступники и друзья.

Бусый очень ждал, не родится ли в нынешнем помёте новый Летун. Он не сомневался, что сразу узнает его. По щетинкам на мордочке, чёрным с одной стороны и белым – с другой. По узкой белой проточине, бегущей на лоб…

Он так и не решился заговорить с дедушкой Псом, просто верил – старик ему не откажет.

Имя своё Лакомка получила оттого, что с удовольствием ела яблоки, которыми её угощала озорная ребятня. А когда ходила с Зайчатами в лес – объедала сладкую малину прямо с кустов. И, само собой, никто лучше неё не выучился заглядывать в глаза хозяйке, вышедшей из дому со свежими пирожками.

Бусый заскочил в дом, прихватил для суки гостинец: ломоть вяленой икры. И угощение, и забава.

…Подбежавшие к Лакомке дети обступили щенков, Зайчата гладили их, бережно брали на руки, с видом знатоков обсуждали, какой из кого получится толк. Толстые, выхоленные щенки потешно ковыляли, доверчиво тянулись к рукам, но от мамки на всякий случай далеко не отходили. Лакомка улыбалась, принимая заслуженные похвалы. Выводок у неё был далеко не первый, и она знала: ни люди, ни их детёныши вреда её детям не причинят.

А Бусый, сидя на корточках, ничего кругом уже не замечал. Он смотрел только на светлошёрстного кобелька – может, чуть поменьше других, шустрого, непоседливого, подвижного. Внешне в нём ничего не было от Летуна, даже ресницы – и те белые на тёмной обводке глаз. Но что-то заставило Бусого прикипеть к нему взглядом, а потом зажмуриться и тихо позвать:

– Летун…

Он открыл глаза и увидел, что щенок шёл к нему, смешно косолапя.

Бусый вздохнул и со странным чувством, в котором радость смешивалась с непонятной тревогой, подался настречу, осторожно протянул к малышу руки. Успел увидеть, как они вместе мчатся по лесу, как плавают в обмелевшем летнем Крупце, как топают домой с охоты под осенним дождём…

Лакомка вскинулась, в один миг оказавшись между ними, и жутко зарычала Бусому прямо в лицо.

– Эй! – прикрикнул строгий хозяин.

Мальчишка невольно шарахнулся и неловко сел наземь, ушибив подвёрнутую ладонь. Сердце трепыхнулось и застыло в груди.

– Лакомка… – одними губами выговорил он. – Лакомка… ты что? Это же я…

От звука голоса словно бы рассеялся морок. Сука тоненько взвизгнула, завиляла не то что хвостом – всем задом, что было сил извиняясь перед давним знакомцем Бельчонком. Дескать, сама не пойму, что меня толкнуло на этакое непотребство. Она ластилась к мальчишке, заглядывала в глаза, норовила лизнуть, всовывала морду ему под руку. «Ну погладь, ну покажи, что простил…»

Бусый, конечно, простил. Погладил, потрепал по ушам, хотя руки продолжали трястись. Сразу и полностью, лишь только пришёл в себя. Вытащил из-за пазухи угощение. Лакомка очень осторожно взяла пахучий ломоть… Бусому только бросилось в глаза, что её голова была куда как побольше, чем у него. И, когда она чавкала, довольная, в пасти казали себя страшенные зубы. «А что было бы, если…»

Да ладно, с Лакомкой никакого «если» не будет. Ну, рявкнула. Так и человек на пустом месте рявкнуть может, не обрадуешься. А тут – сука со щенками!

Бусый снова опустился на корточки.

– Летун…

Лакомка с рёвом сшибла его с ног.

И отпрыгнула.

И снова принялась извиняться, только теперь Бусый рассмотрел, как она загораживала собою щенка.

От него загораживала…

Серый Пёс посмотрел на мальчика и молча, медленно покачал головой.

Один

Бусый выбежал из деревни Зайцев и кинулся дальше, сквозь берёзовую рощу, росшую на берегу Крупца. Он слышал недоумённые крики Зайчат, голоса взрослых, но не остановился.

Он сам понимал, что поступает скверно, не по-мужски. «Ну да, я сопливый мальчишка. И пусть…»

Даже с Осокой, в доме которой гостил, не попрощался.

«Прав дядька Лось, от Осоки я тоже когда-нибудь получу. Крылом по носу…»

Добрая Лакомка не просто так отогнала его от щенка, она что-то почувствовала. Теперь на ум лезли разные мелочи и намёки – слово тут, слово там, чей-то взгляд, обрывок то ли воспоминания, то ли сна… Всё вместе складывалось в петлю, готовую захлестнуться на шее.

У Бусого были мать и отец, за него стояли горой отважные Белки, его называли сыном вещие виллы…

И всё равно он был на этом свете сиротой. Для всех чужаком.

Он думал, у него здесь семья, но оказалось, семья жила сама по себе, а он стоял в стороне. Тщился примерять на себя Беличью шкуру, но, как он ни старайся, настоящим Бельчонком ему не стать никогда. Лакомка, не умевшая притворяться, просто самой первой это ему показала.

Бусый умом понимал, что рассуждает очень несправедливо, что мать и отец от горя бы поседели, вздумай он вывалить им это в глаза. Он пожалеет их, он никогда им ни полслова не скажет, но… как же больно-то, как больно!..