Мэрион Брэдли - Наследники Хамерфела Страница 23

— Если кто-то посмеет отказать тебе, я объявлю ему войну! — полушутливо воскликнул Аластер, но за легкомысленностью крылись серьезные намерения. Почувствовав это, Флория взяла его за руки.

— Нет, — произнесла она. — Ты ничего в этом не понимаешь, потому что тебя не учили телепатии. Обещай мне, пожалуйста, что не будешь делать ничего поспешного и глупого.

Музыка кончилась, и они пошли в конец танцевального зала. Там она сказала:

— Теперь мне надо потанцевать с другими гостями — хотя я предпочла бы остаться с тобой.

— О, почему мы должны делать то, что придумали другие, ради каких-то дурацких традиций? Я до смерти устал от всех этих «так делай — так не делай» и «так надо делать»!

— Нет, Аластер, ты не прав! Мне говорили, что мы посланы в этот мир для того, чтобы исполнять свой долг ради наших людей и семьи. Ты — герцог Хамерфел, и, возможно, наступит день, когда, как и должно, твое служение Хамерфелу станет выше данных нами с тобой друг другу клятв.

— Никогда! — вскричал Аластер.

— Не говори так! Простой человек может заявлять все, что ему вздумается, но только не принц, не герцог и не лорд, несущий ответственность за своих людей.

Внутренне она ощутила тревогу, но подумала:

«Он просто молод и очень слабо подготовлен к своему сану, его жизнь прошла в изгнании, и его не приучили отвечать за то, что досталось ему по праву рождения».

— Единственное, что невыносимо для меня, — это разлука с тобой, — произнес он. — Останься со мной, пожалуйста.

— Дорогой мой, я не могу. Пожалуйста, пойми.

— Как скажешь, — угрюмо пробурчал Аластер и, подав ей руку, с мрачным видом проводил ее к родственникам, среди которых заметил королеву Антонеллу, которая мягко улыбнулась Флории.

Странным голосом плохо слышащего человека королева произнесла:

— Наконец-то. Мы давно уже тебя ждем, дорогая моя. Но, по-моему, я не знаю твоего молодого кавалера.

— Это сын герцогини Хамерфел, Эрминии — второго техника круга Эдрика Элхалина, — произнесла Флория так мягко и тихо, что Аластер усомнился, расслышала ли ее глухая, старая леди. Но тут он вспомнил, что та — наверняка телепат и наверняка могла понимать все, сказанное Флорией.

— А, Хамерфел, — произнесла королева скрипучим голосом, слегка кивая ему. — Рада тебя видеть, юноша, твоя мать — прекрасная женщина. Я хорошо ее знаю.

Аластер ощутил себя на вершине счастья: за один вечер он получил признание короля, а теперь вот и королевы. На такое он не смел и надеяться. Аластер не стал больше упрашивать Флорию станцевать с ним еще, отвесил королеве низкий поклон и пошел искать мать.

Он нашел Эрминию в оранжерее за изучением цветов. Когда он вошел, она обернулась и сказала:

— Почему ты не танцуешь, дорогой мой мальчик?

— Я уже достаточно натанцевался для одного вечера. Когда заходит луна, кто будет смотреть на звезды?

— Ну, ну, — улыбнулась Эрминия. — У твоей хозяйки тоже есть обязанности.

Тогда он раздраженно произнес:

— Флория уже прочитала мне лекцию на эту тему, мама, так что ты, пожалуйста, не начинай.

— Это она хорошо сделала, — заметила Эрминия, но почувствовав, что ему хочется многое рассказать, спросила: — Что случилось, Аластер?

— У меня была аудиенция с королем, мама, но здесь, где столько людей, я не могу рассказывать о ней.

— Ты хочешь, чтобы мы сейчас же уехали? Ну, как знаешь. — Она подозвала слугу. — Вызови нам портшез.

По дороге Аластер выплеснул все накопившиеся эмоции.

— Мама, я спросил Флорию, не согласится ли она, когда я восстановлюсь…

— И что она тебе ответила?

Аластер ответил почти шепотом:

— Она поцеловала меня и сказала, что этот день придет не так скоро, как хотелось бы.

— Я рада за тебя, она — прекрасная девушка, — утешила его Эрминия, думая про себя, почему же, если все это правда, сын так задумчив.

Но, поскольку Аластер не был телепатом, мать неправильно истолковала бродившие в нем чувства, решив, что тот, вероятно, вынуждал девушку немедленно дать ему клятву верности или даже выйти за него замуж, а Флория весьма искусно отказала ему.

— Теперь расскажи мне слово в слово, о чем у вас был разговор с его величеством, — попросила она и приготовилась слушать.

8

Деревня Лоуэрхаммер представляла из себя скопление каменных домов, сгрудившихся посреди полей. Было время окончания сбора урожая, и самый большой амбар в деревне расчистили и превратили в танцевальный зал. В нем толпились хриплоголосые деревенские гуляки, дудочники и волынщики играли быстрый танец. Вдоль одной из стен были расположены козлы, поверх которых положили дощатые щиты. На эти импровизированные столы выставили все имевшиеся в деревне кружки и стаканы, рядом выкатили бочонки сидра и пива. Старики сидели на лавке, а в центре амбара кружилось два хоровода: один — из парней — справа налево, а внутри него из девушек — слева направо.

Конн тоже танцевал. Когда музыка кончилась, он, как и положено, протянул руку девушке из внутреннего хоровода, которая в этот момент оказалась перед ним, и повел ее к столу с угощениями. Одну кружку он налил ей, вторую себе.

В амбаре было душно; в грубых деревянных стойлах по-прежнему стояли лошади и коровы, а четверо или пятеро молодых парней охраняли ворота, дабы никто не пронес внутрь амбара, где было полно сена и соломы, факел или свечу. Страх пожара всегда незримой тенью присутствовал на всех деревенских праздниках, особенно перед началом дождей, когда вода еще не пропитала смолистые стволы деревьев.

Конн отпил сидра, деревянно улыбаясь девушке, оказавшейся его партнершей в танце. Так почему же в этот момент он видел, как будто сквозь нее, другую девушку, ту самую, что почти каждый день являлась ему, ту самую, которая была с ним во время дневной работы и ночных снов, одетую в сверкающие наряды, с прекрасными волосами, унизанными драгоценными камнями?

— Конн, — спросила Лилла, — что с тобой? Ты как будто за тысячу лиг отсюда, ты что — танцуешь на зеленой луне?

Он рассмеялся.

— Нет, просто иногда я вижу как наяву место, которое отсюда очень далеко. Не знаю — почему. Не может быть места лучше, чем здесь, — особенно в праздник урожая.

Но Конн понимал, что лжет; по сравнению с девушкой его снов Лилла выглядела грубой деревенской простушкой, какой она в сущности и была, а все окружающее — лишь пародией на ярко освещенный дворец, являвшийся ему в видениях. Где происходят сцены, переживаемые им во снах, а где грубые деревенские празднества? Что из них реальность, а что — сон? Он засмущался и, чтобы не углубляться в мысли, приложился к кружке с сидром.