Алексей Игнатушин - Псы, стерегущие мир Страница 23

Стрый захохотал довольно, запрокидывая голову, подставляя солнечным лучам красный зев, обрамленный белоснежным частоколом. Глянул на кислые лица гридней и захохотал еще пуще.

Витязи переглянулись, одновременно вздохнули и покачали головами.

Отряд миновал оружейную улицу. Воевода завернул во двор корчмы, высокой, аж в два яруса, и нехотя буркнул:

– Располагайтесь. Комнат снимите на всякий случай три, я, может, у князя засиживаться не стану. Не шалите, – добавил он и снова захохотал так, что из окон высунулись любопытные морды постояльцев, а лица гридней пошли морщинами, как у замшелых дедов.

Гором звонко стукнул копытом, и воевода покинул постоялый двор. Гридни глянули вслед и спрыгнули наземь. Их ноздри жадно растопырились, ловя запахи съестного. Не глядя, гридни отдали поводья отрокам и шагнули в дверной проем, огороженный заляпанной занавесью.

Нежелан неуклюже спешился, свалив потник в пыль. Отроки хохотнули и потащили коней. Животные раздули ноздри и потянули головы к поилке, полной прозрачной и холодной воды, не понимая, почему нельзя жадно припасть к питью, вместо нарезания бессмысленных кругов по двору.

– Нежелан, – сказал Савка, – пригляди за мешками, чтоб не сперли, а кобылу сюда давай.

Местный мальчишка-конюх глянул обиженно – на кой ему пыльные мешки – и фыркнул оскорбленно, не отличишь от лошади…

Гул в корчме на миг утих, десятки любопытных глаз обшарили двух мужчин, затем тишина наполнилась речью, чавканьем, звоном посуды.

Лют оглядел посетителей: городских хватает, но еще больше звероватого вида дядей, с поясными ножами в локоть, кое у кого мечи пристроены на лавке под рукой, чтоб случь чего удобнее было рубануть.

Посетители отвечали свирепыми взглядами. Корчма пропиталась крепким мужским потом. Воздух был густой от запахов снеди – идешь, будто через воду, – и витал в нем неуловимый запах удали, озорства, безудержного лихачества. Понятно, почему Стрый частенько отправлялся в земли Вышатича по всяким надобностям.

Корчмарь, грузный мужчина, с мясистым лицом и грязными метелками усов, протер руки о фартук и уставился на посетителей выжидательно.

Буслай, отвергая старшинство, заговорил первым:

– Поесть бы, попить бы.

– Заплатить бы, – сказал хозяин в тон.

Лют поморщился, а Буслай недовольно хрюкнул, отстраненный соратником от греха подальше.

– Заплатить чем найдется, – сказал Лют, и на его ладони блеснули серебряные кругляши. – Любезный, уважь доброй едой и дай на постой три комнаты.

Монеты переместились в потную ладонь. Корчмарь ссыпал их со звоном в карман передника и кивнул на свободный стол:

– Щ-щас все будет.

Потертая лавка, отполированная сотнями безвестных задов, прогнулась под гриднями – сели рядом, лицом к двери. Лют отцепил от пояса ножны, чтобы не мешали, и пристроил их поудобнее, под десницу. Буслай положил топор поперек колен, локти уткнулись в столешницу с обколотыми краями и испещренную зарубками.

Лют глянул мельком на едоков, цепко ухватил количество мечей, топориков и прочего оружия и покачал головой. В княжестве Вышатича нравы оказались буйные, город был полон оружных, мечи носили не только дружинные, а… не поймешь кто: обнищавший купец или того хуже – наемник. В Кременчуге свободное ношение оружия дозволялось дружинным, остальные довольствовались ножами в ладонь, в городе больше не надо. А тут…

На Люта уставился детина с разбойничьей рожей: пропеченное солнцем лицо обрамляла нечесаная борода, полная сора и залитая пивом, на виске пузырился шрам. Одет он в выделанную шкуру без рукавов. Его жилистые руки лежали бревнами на столе, в правой – нож с куском мяса на острие. Взгляд его был пристальный, тяжелый, будто детина повстречал человека, снасильничавшего его сестру.

Лют встретил взгляд спокойно. Верзила цокнул, выковырял пальцем из желтых зубов кусок мяса. Затем отвел взгляд от гридня, с ленцой разглядывая ошметок.

Буслай заметил погляделки, шумно засопел:

– Чего ему надо?

Лют отмахнулся:

– Драки, чего еще? Давно в корчме не был?

– Наши не такие.

– Да, у нас скучно, – согласился Лют.

Вместо юной розовощекой подавальщицы, которую гридни привыкли видеть в Кременчуге, у стола возникла угрюмая бабища в неопрятной одежде. Буслай скривился и глянул с надеждой: может, если отмыть, она будет и ничего? Но колючая поросль на женском подбородке надежду убила.

По столешнице небрежно прошлась грязная тряпка, доски заблестели жирно, в носах гридней засвербело от резкого запаха. Бухнув обгрызенный поднос на стол, баба перетащила парующие плошки. Похлебка перехлестнула через края, и Лют еле успел спасти штаны от жирного пятна.

Буслай наклонился над чашкой и принюхался подозрительно.

– А хлеб?

– Щ-щас будет.

Подавальщица двинулась через зал ко входу в кухню, собирая грязную посуду со встречных столов на поднос. За угрюмой бабищей осталась цепочка объедков, жирных капель. Буслай проводил необъятную корму брезгливым взглядом и пожаловался Люту:

– Что они, других слов не знают? Куда нас Стрый привел? Какой-то гадюшник.

Лют ответил с кислой миной:

– Ты в дороге хохмил – он здесь решил пошутить.

Гридни лениво похлебали жирное варево и одновременно отложили ложки. Плошки прошуршали дном, отъезжая на середину стола.

Гул в корчме смолк, когда на пороге возникли отроки с поклажей, из-за спин которых робко выглядывал Нежелан. Лют вяло махнул рукой, и троица осторожно пошла, недоуменно оглядываясь.

– Как-то тут… грязно, – сказал Савка шепотом, опустившись на лавку.

Буслай пожал плечами, на его лице написано презрение к мелким неудобствам. Савка устыдился своей нежности и запунцовел щеками, затем и голову склонил под злорадным взором Ждана – тому-то на чистоту наплевать.

У стола объявился хозяин и растянул губы в подобие улыбки. Лют за прибывших распорядился, что подать.

– Пока готовится, займите комнаты, – сказал он отрокам. – Хозяин, покажи хоромы.

Корчмарь кликнул помощника. Вместе с отроками на второй поверх ушел и Нежелан.

Отроки еще размещались в покоях, а стол уже запаровал блюдами со снедью. Буслай шумно сглотнул слюну, пальцами разорвал жареного гуся и половину засунул в пасть. Затрещали кости.

Лют поспешно ухватился за бараний бок с кашей. От тягучих ароматов в голове помутилось, кишки буйно танцевали. Пожар в глотках тушили молодым кисловатым вином. Пили жадно – вороты рубах потяжелели темными пятнами – и набрасывались на говядину, приправленную острыми травами, разжигающими в крови огонь.

Когда отроки спустились к разоренному столу, гридни вяло доедали молочного поросенка, ковыряясь в зубах. Их ладони поглаживали раздутые животы.