Наталья Игнатова - Причастие мёртвых Страница 23

Высокий серьезный брюнет лет шестидесяти, в ливрее, здорово похожей на мундир, вышел из-за инкрустированной костью двери. Он двигался плавно и совершенно бесшумно, по-настоящему бесшумно, то есть, не издавая ни единого звука. А еще у него не было запаха… привычного, человеческого. Когда незнакомец подошел ближе, Заноза различил, наконец, биение сердца. Но легче от этого не стало, потому что запах-то где? От этого типа пахло… библиотекой от него пахло! Бумага, кожаная мебель, воск, книжная пыль. И кто это? Библиотечный демон? Тарвуд полон демонов!

— А это Гевальд, — сказал Мартин, — дворецкий Калиммы. Гевальд, это Заноза.

— Лорд Алакран, господин Заноза, — дворецкий поклонился Мартину но, вроде как, им обоим, — ее темность леди Калимма готова принять вас. Я провожу.

— Если господин, то Сплиттер, — сказал Заноза привычно. — К княгине положено обращаться «ваша темность»?

Гевальд отвесил еще один короткий поклон:

— Именно так, господин Сплиттер,  — и направился к двери, из-за которой вышел.

Заноза бросил взгляд на Мартина.

— Им — некромантка, — тот кивнул на покрытые резьбой стены, — «светлость» ей не подходит. Пойдем, познакомишься, сам поймешь.

Перспектива не вдохновляла. Против знакомства Заноза ничего не имел, но ему совершенно не хотелось понимать, почему княгине Калимме не подходит титулование «светлость».

Он знал одного некроманта, мертвого некроманта, и тот был образцом интеллигентности и доброты нрава, настолько, насколько упыри, вообще, могли быть добрыми. Да и назвать магистра Мадхава «темным» значило намекнуть на цвет его кожи, что не слишком-то вежливо по отношению к тем, к кому хорошо относишься. Сам Заноза, например, злился на свое прозвище «Белый Пес» не из-за пса, а из-за того, что цеплялись к цвету волос. Какая, блин, разница, кто какой масти, не в конюшне же. «Не бери рыжего, украшай серого, содержи буланого, езди на гнедом»[17]. Долбаное Средневековье…

Так. Мысли начали прыгать. Паршивый признак. Нужно было срочно сосредоточиться на чем-нибудь хорошем. «Думать про позитив». Можно было думать о лошадях, еще об охотничьих собаках, но эти мысли вели к огнестрельному оружию, а там недалеко было и до потерянных пистолетов. Так что Заноза предпочел думать о женщинах. О ее темности леди Калимме, например. Женщины, все-таки, лучше лошадей или собак, даже охотничьих.

Княгиня ожидала их в просторном кабинете, окна которого выходили на север, на темный бархат покрытых лесом гор и ледяную белизну Пика Генри. Красивый вид. Красивая обстановка. Красивая женщина за столом, в похожем на трон кресле. И называть ее «темностью» дома было бы так же невежливо, как магистра Мадхава. Потому что они, кажется, соотечественники. В смысле, могли бы быть соотечественниками, если бы княгиня родилась на Земле. А еще, если бы она родилась на Земле и носила земное имя, первый его слог означал бы «темная».

В этом, наверняка, был смысл. И, может, этот смысл Мартин и имел в виду, обещая, что Заноза поймет, почему княгиню титулуют так странно? А, может, Мартин говорил о пауке, изображенном в гербе на ливрее Гевальда, и вот об этом — живом! — пауке, удерживающем лапами сложную прическу княгини? Без такой заколки густые, вьющиеся крупными кольцами волосы было бы не уложить. Но, может, их лучше было бы и не укладывать, а?

Нет, пауков Заноза не боялся, но… таких огромных он никогда и не видел.

— Лорд Алакран и господин Сплиттер, — объявил Гевальд.

Заноза поклонился. Мартин покосился на него и тоже поклонился.

— Что это с тобой Мартин? — у княгини оказался нежный, высокий голос, — к чему такая официальность? Присаживайтесь, господа! Хотите чаю? Господин Сплиттер, у меня есть к вам несколько вопросов.

Интересно было за ним наблюдать. Он опять изменился, стал серьезным и строгим, вежливым, но не таким, каким был с Лэа. По-другому вежливым. Мартина это позабавило, он даже начал Занозе подражать, делать все так же. Так же поклонился, хотя в жизни никогда Калимме не кланялся, так же не садился, пока она сама не предложила. Калимма, кажется, немного разозлилась. Она часто злится, когда чего-то не понимает. 

А Занозе тут удобно. Комфортно — это так называется. Мартин много раз видел, как новички приходят в замок — Калимма всем пришельцам выписывала паспорта только своей рукой, так что хочешь, не хочешь, а встречи с ней не миновать. И он знал, что замок подавляет. Здесь все огромное, гигантское: уходящие в недосягаемую высь потолки, бесконечные стены, окна — каждое размером с фасад обычного дома. Новички, принесенные смерчем, ошеломленные и растерянные, не успевали прийти в себя перед визитом к Калимме, на это одного-двух дней недостаточно. И, в большинстве своем, к таким огромным зданиям, к таким огромным помещениям они были непривычны. Бродяг сюда приносило, бродяг — смерч Хаоса по светским гостиным не летает. Оказавшись в холле, среди картин, статуй, резного дерева и пустого пространства размером с футбольное поле, новички или застывали на месте, как ночной зверек, попавший в луч фонаря, или, наоборот, сделав вид, будто и не такое видали, и не с такими правителями за руку здоровались, нагло ломились в самую большую дверь. За той дверью была приемная, а дальше тронный зал, так что выбор-то они делали правильный, только Калимма в тронном зале появлялась раз в год, когда принимала поздравления с Днем Рождения от городских и поселковых старшин.

Бывали, конечно, и другие пришельцы. Они вели себя спокойно и уверенно, не обращали особого внимания на обстановку, были вежливы с Калиммой и даже обходились без дурацких комплиментов. Правда, тех, кто обходился, можно было пересчитать по пальцам. Но на своей памяти, ни среди них, ни среди первых двух типов новичков, Мартин не видел ни одного, который держался бы в холле замка Хартвин так, словно сравнивал его с собственным и размышлял, не спросить ли телефон дизайнера.

Лэа что-то говорила про ночной визит к Клюгер… А, да, точно! Лэа сказала, что Заноза там был как дома, причем, как у себя дома.

Вот и здесь то же самое. Это, наверное, какая-то вампирская особенность. Если уж их пригласили, они себя чувствуют хозяевами положения.

А еще Мартину встречались среди пришельцев такие, у кого хватало внимания рассмотреть резьбу на стенах в холле. Но, определенно, не встречалось таких, кто понял бы, что изображают узоры. Резьбу делали по эскизам Мартина, а он, в свою очередь, рисовал эскизы под диктовку Хартвина, прежнего тарвудского лорда. Тот был психом, Мартин был демоном, резчик… был, вроде, в своем уме, но не зажился на свете, что сделало резьбу еще выразительней. Реакция на нее гостей была разной, от явного отвращения до скрытого любопытства. Для разумных людей и нелюдей нормально и то, и другое.