Татьяна Каменская - Эртэ Страница 23

— А что здесь такого. Почему бы не подисскусировать? Интересно, куда ушёл маленький человечек. Он, интересная личность. Напоминает кого — то очень знакомого…

Начинает болеть голова, нудно и противно. Словно через какую-то призму доктор видит перед собой двоих. Высокую женщину, и толстяка, с круглым, как воздушный шар,

животом и луноподобным лицом, на котором нелепыми и смешными кажутся длинные рыжие усы. Усы топорщатся как у таракана, и немного подрагивают, а мужчина, поглаживает их руками, словно успокаивает.

— Вы, доктор, вполне подходите на нашу кандидатуру! — льстиво произносит толстяк, и усы его победно топорщатся вверх. Он складывает на груди короткие толстые ручки и умильно смотрит на доктора.

— Ты будешь хранителем любви? — женщина похлопывает ярко-красной перчаткой о ладонь своей ухоженной руки и прищурившись, оценивающе и довольно бесцеремонно, вглядывается в лицо доктора.

Она ждёт вопроса, или ответа на свой вопрос?

— Ну-с-с? — рыжие усы тоже явно ждут ответа.

— М-м-м… — мысль сонная и тяжелая отказывается двигаться. Застряла проклятая посреди извилины, и ни туда, и ни сюда…Надо успокоиться. Вернее проснуться.

Сергей Викторович делает вздох. В голове что-то щёлкает, и мысль, словно прорвавшись через преграду, плывёт, не торопясь дальше…

— И в чём…з-заключаются м-мои об-бязанности? — странно дрожит его голос.

— Ты будешь собирать любовь в огромные сосуды, и проверять её на наличие различных примесей… — важно произносит толстяк, растягивая слова и гнусавя.

— Примесей? Какая чушь, чушь собачья… — с отвращением произносит доктор, вдруг ощутив вокруг себя приторно- сладковатый запах крови.

— М-м-вау-у-у-у… — послышался сдавленный вопль толстяка, которому высокая женщина своим сверхмодным лакированным туфлём, вроде как-бы нечаянно, наступает на ногу.

— Разве у любви есть примеси? — бормочет доктор недоумевающее, и смотрит на женщину.

— А почему бы и нет? — пожимает та плечами. — Если это чистая любовь, без негатива, ты должен будешь опечатать её и закрыть в сейф…

— Зачем?

— Придёт время, когда любви не будет…

— А что будет?

— Всё что угодно, но не любовь! Чистая, светлая, невинная, "первая" или " последняя" — всё это останется в прошлом! Мы её выхолащиваем, стерилизуем, а затем ставим на поток.

— Поток?

— Ну, конечно! Посмотри на этот пузырёк с жидкостью. Здесь написано " Эликсир любви". Берёшь пузырек, и р-раз! Не нужно больше страдать, желать, любить или ненавидеть. Это как лекарство. Выпил и забыл! И никто не нужен, ни жена, ни дети, ни родственники, ни даже любимая работа… Одним словом лекарство!

— Лекарство для роботов, зомби или недочеловека, которого самого поставили на поток… — захихикал толстяк, и усы его затряслись как бутафорские, и совсем не настоящие.

— Поток? — изумился доктор. — Всё это значит, что…

Но его перебил раздражённый голос женщины, которая стоит уж очень прямо и вновь монотонно постукивает ярко- красной перчаткой о ладонь:

— Да-да, это значит, что человек как индивид вымрет, наподобие динозавров. Его заменит лишь один вид. С одним цветом волос, разрезом глаз, или губ. У них будет одинаковая сила, и умирать они не будут. Их будут списывать… как утиль… когда придёт время.

— А любить…

— Кого? Самоё себя? У них будет одинаковая ширина плеч, одна и та же сила объятий, а сила любви будет определена по шкале номинала, выпей жидкости больше или чуть меньше.

— Но…Но любовь нельзя определить по шкале номинала. А если это произойдет, значит, человек станет бесчувственным…

— О, как вы умны доктор, как проницательны, в отличие от некоторых… — женщина презрительно скривила губы, глянув в сторону толстого человечка, который с озабоченным видом что-то обнюхивал, сидя на полу. Доктору показалось, что в руках толстяк держит знакомую книгу в яркой обложке, где нарисованная женщина на обложке, страдальчески хмурит лоб…

— Или мне это показалось? — Сергей Викторович трёт лоб ладонью, не чувствуя её.

— Вам это не показалось, наш дорогой доктор. Всё дело в том, что мы все… все устали следить за вами, людьми! За сменой вашего настроения, за вашими желаниями, как высокими, так и пардон, низменными. Устали следить за вашими эмоциями, которые порой приводят к большим глупостям… Так не проще ли воспользоваться исскуственной силой любви? Кстати, дозировка идёт на килограмм веса…

— Тогда человек не будет человеком!

— Мы этого и добиваемся, наш милый доктор. Человек сгинет, уйдёт в небытие, но останутся другие, которые тоже будут люди, но другие…

— Зомби?

— Ах, доктор, оставьте ваш скептицизм. Это всё равно будут люди, правда созданные искусственным путём… Искусственные люди, искусственные чувства, а соответственно, искусственные отношения. Дозой больше, дозой меньше, этой пресловутой любви, и ты на крючке. Скоро всё будет именно так…

Кажется, это просто дурной, никчёмный сон. Пригревшись, он задремал на диване, и ему приснилась не его милая Маришка, а эта странная женщина в белом халате и в накрахмаленном колпаке со стеклянной колбой в руке, в которой что-то колышется нежно-розовое. Женщина беззвучно смеется, выставляя напоказ свои белые, отполированные до неестественного блеска зубы. Но её огромные желто- золотистые глаза строго, и даже злобно смотрят на него, затем взгляд устремляется на колбу, в которой бултыхается маленькое дымящееся облачко.

— Что это? — готов сорваться с губ доктора вопрос, но женщина опережает его.

Она поднимает руку, и словно пресекает этот вопрос, а затем уверенным движением отправляет на переносицу свои огромные и нелепые очки-фары на пол-лица.

Алёна? Рыжая, конопатая девица из кабинета статиста? Неужели…

Алёна склоняется над ним. Она кажется неким подобием огненного шара. Торчащие, рыжие вихры из- под белой шапочки, обрамляют её круглое, усеянное веснушками лицо. Если бы не её злые глаза, то можно было сказать, что это склонилось над ним солнышко из детской книжки сказок, что каждый вечер приходилось читать Славке, в недалёком прошлом, когда он был ещё крошечным совсем… ребёнком…

— Хотя мой сын и сейчас ещё ребёнок. Он маленький человечек, вернее человек… — откуда-то из закоулков памяти выползает неестественно длинная и ленивая мысль, похожая на толстую жирную гусеницу, которая никак не может ползти дальше, потому-что никак не может сосредоточиться…Но тут же мысль перебивает малоприятный металлический голос Алёны:

— Вам нельзя думать о постороннем. Вам нельзя!

— А о ком мне думать? — возмущается мужчина, что лежит на белом операционном столе.