Люциус Шепард - Город Хэллоуин Страница 23

Когда Клайд пришел в себя, лодка плыла по подземному озеру — обширному водному пространству, размеры которого он мог определить лишь приблизительно — по слабому эху, отражавшемуся от далеких стен. Потолок тоже терялся во тьме, зато на бортах, на носу и корме гондолы горели фонари, так что со стороны она, наверное, напоминала одну из тех светящихся призрачным электрическим светом рыб, которые обитают в вечной тьме на дне самых глубоких океанских впадин. Фонари освещали и фигуру таинственного Харона, и Клайд разглядел, что легендарный провожатый мертвых одет вполне по-современному — в мешковатые джинсы и длинный зеленый пуховик (довольно старый, если судить по многочисленным заплатам из изоленты), и только лица лодочника было все так же не разглядеть в глубокой тени под капюшоном.

Нога у Клайда болела пуще прежнего; ощупав ее (брюки с него кто-то срезал), он обнаружил под коленом изрядную опухоль. Кроме того, у него затекла спина. Решив улечься поудобнее, Клайд повернулся на бок и оказался лицом к лицу с очень смуглым молодым человеком, который спал, закутавшись в одеяло и подтянув колени к груди. Его поза выглядела детской, но руки, которыми он удерживал одеяло на груди, были крепкими, мускулистыми, с широкими запястьями, как у взрослого. Из глубокой царапины на щеке парня сочилась розоватая сукровица.

Словно почувствовав взгляд Клайда, молодой человек открыл глаза и, пробормотав что-то неразборчивое, снова их закрыл.

— Это Дэвид Батиста, литобработчик Пита, — сказал лодочник, и Клайд узнал голос Аннелиз. — Он сидел в Трубах рядом с тобой.

Клайд повернулся к ней. Аннелиз откинула капюшон и тряхнула головой, отчего ее рыжие волосы разлетелись и опали, словно огненный нимб. Выглядела она усталой — глаза припухли, словно она плакала, а под ними залегли темные тени.

Клайд уже собирался произнести сакраментальное: «С тобой все в порядке?», но Аннелиз его опередила:

— Как ты?

Клайд облизнул губы, сглотнул:

— Нормально. Вот только нога болит.

— Роберта сказала — у тебя перелом.

— Роберта?

— Подружка Мэри Алонсо. Потерпи немного, через полчасика я дам тебе еще одну таблетку, Она снимет боль.

У ног Аннелиз Клайд заметил какой-то массивный сверток, из которого торчали тонкие ноги в черных джинсах и серых ковбойских сапогах.

— А это… — медленно проговорила она, перехватив его взгляд, — Пит.

Казалось, силы внезапно оставили ее, движения стали замедленными, как у автомата с подсевшими аккумуляторами, а лицо побледнело еще больше, словно произнесенное вслух имя способно было в один миг превратить тепло в холод, радость — в ненависть, живое — в неживое. Еще несколько раз она вяло взмахнула шестом, а потом замерла, как статуя, — неподвижная, непреклонная, пугающая фигура с запавшими щеками и потухшим взглядом, как никогда похожая на легендарного Харона. Прошло несколько томительных секунд, прежде чем Аннелиз сумела вернуться оттуда, куда унесли ее воспоминания и чувства. Энергичным ударом шеста она развернула гондолу, направив ее в узкое боковое ущелье. Глядя на его изрытые, осыпающиеся стены, Клайд почувствовал, что в нем снова пробуждается тревога, вызванная как реакцией Аннелиз, так и общей неопределенностью их нынешнего положения.

Потом она дала ему крошечную, размером с булавочную головку, белую таблетку, но когда Клайд собрался запить ее водой из канала, Аннелиз резко прикрикнула на него, посоветовав держаться подальше от бортов и ни в коем случае не опускать в воду руки.

— Почему? — спросил Клайд.

— Здесь водятся разные… твари, — пояснила она. — Откусят.

С этими словами Аннелиз вернулась на корму и снова взялась за шест. Проснувшийся Батиста слегка подвинулся, чтобы дать Клайду больше места, потом сел, протирая глаза.

— Что произошло? — спросил у него Клайд.

— Я знаю только, что эти четыре женщины вытащили нас, а в Трубу посадили Брада, — ответил Батиста. — Милли Сассмен… ты ведь ее знаешь, правда?.. Такая… крупная женщина… Мне показалось — она в этом шоу главная, во всяком случае, у нее был пистолет. Милли сказала, что нас с тобой нужно куда-то спрятать, пока все не устаканится, и Аннелиз предложила отвезти нас на юг. — Он вздохнул. — Вот только что они собираются делать с Питом, я ума не приложу.

Клайд бросил короткий взгляд на Аннелиз, но она снова с головой ушла в свои мысли и, похоже, не прислушивалась к разговору мужчин.

— Если хотя бы половина того, что Пит собирался писать в своих мемуарах, правда, — добавил Батиста, — его можно было с чистой совестью бросить в Трубу и оставить там навсегда.

Теперь Клайд узнал его голос. Он не сомневался, что молитву Деве Марии читал именно Батиста, и ему захотелось спросить, дошел ли до парня его совет, однако по зрелом размышлении Клайд решил, что сейчас им не нужны лишние сложности и загадки. Вместо этого он сказал:

— Так вот какой ты литобработчик! Ты помогал Питу писать мемуары.

Батиста кивнул.

— Да, помогал. И, сказать по совести, чистить канализацию было бы в десятки раз приятнее. Вся эта грязь, мерзость… Короче, я не выдержал и сказал, что ухожу, тогда-то Пит и отправил меня в Трубу. — Он окинул Клайда оценивающим взглядом. — Они давали тебе наркотики? Один мой знакомый говорил, что тем, кого сажают в колодец, дают какие-то таблетки, чтобы они сильнее мучились.

— Мне сделали инъекцию, — сказал Клайд, припомнив борьбу в гостиной вдовы Кмиц. — Вкололи какую-то дрянь.

Тем временем лекарство, которое дала ему Аннелиз, начинало действовать — внутри стало тепло, перед глазами поплыли клочья разноцветного тумана, боль отдалилась. На протяжении нескольких минут Клайд буквально наслаждался ощущением здоровья и полного телесного совершенства — простое движение пальца поражало своей идеальной функциональностью, опухоль под коленом ласкала взор тончайшими Переливами цвета. Даже исходящая от воды навязчивая вонь гниющих овощей, и та казалась изысканной, словно лучший парфюмерный аромат, хотя Клайд и затруднялся его определить. Пожалуй, больше всего плывущий в воздухе запах напоминал ему аромат благовоний, которые его мать, достигнув, как она говорила, «мистико-католической фазы Просветления», заказывала по специальному каталогу. Правда, «Настоящий библейский бальзам из Иерусалима» довольно скоро ей надоел — мать жаловалась, что аромат, который вдыхал Господь наш и Спаситель, насквозь пропитал ее новую мягкую мебель, и Клайд, под шумок экспроприировав остатки ладана, понемногу жег его в туалете, чтобы перебить запах «косяков» с марихуаной.

Узкий туннель, по которому они плыли, вывел их в новый участок ущелья. Полоска серого неба наверху (близился рассвет, и вокруг немного посветлело) была здесь гораздо шире, чем над Хэллоуином, да и утесы не нависали над рекой, а стояли почти вертикально, зато они были гораздо выше и неприступнее, чем в городе. Моссбах тоже стал шире (футов девяносто или даже сто), а его воды приобрели мутно-зеленый оттенок. Река прихотливо петляла между крутыми, глинистыми берегами, густо поросшими незнакомой, странной растительностью: из спутанной черно-зеленой травы выглядывали крупные, как морские звезды, цветки на длинных стеблях и торчали коротенькие, корявые стволы деревьев, представлявших собой некий гибрид бонсаи и кораллов. Деревья в большинстве своем тоже были ядовитого черно-зеленого цвета, и лишь у некоторых кроны окрашивались в нежный цвет индиго. Черные шарообразные кусты с крошечными кожистыми листьями чуть заметно трепетали, когда гондола проплывала поблизости, а лианы — одни толстые, как корабельные канаты, другие тонкие и крепкие, как стальная проволока, — плотно оплетали почву, словно пронизывающие плоть мира вены. Таким или примерно таким Клайд всегда представлял себе волшебное королевство злых фей, потайное место «под холмом», где воздух отравлен присутствием враждебных духов и даже рассвет кажется мертвенным и тусклым из-за висящих над водой испарений. Испарения, кстати, имели довольно характерный запах: принюхавшись, Клайд решил, что пахнет кошачьим дерьмом, хотя и сомневался, что это действительно так. У берегов запах был таким сильным, что начинали слезиться глаза. Казалось, он действует даже на крупных насекомых, которые, поблескивая зеленовато-синими крылышками, перелетали с цветка на цветок с таким видом, словно их вот-вот стошнит.