Марина Дяченко - Авантюрист Страница 24

– Понимаю, – сказал Рекотарс поспешно. И кашлянул, будто у него запершило в горле, будто исповедь Солля была ему в тягость:

– Несмотря ни на что, я был бы рад… породниться с семейством Соллей и сделать жизнь Аланы… достойной и… счастливой.

Танталь не могла определить, насколько искренне сказаны эти слова. Ритуальная, приличествующая случаю речь не предусматривает искренности, одну только торжественность…

За окнами набирало силу пасмурное сырое утро.

Он же не мальчишка, думала Танталь, разглядывая красивое породистое лицо. За ним наверняка бегают женщины… разные, в том числе изысканные… в том числе богатые… Неужели он действительно воспылал к девчонке-Алане, воспылал настолько, что готов мириться с ее совершенно невозможным поведением?!

Не верю, – насмешливо сказал скрипучий голос здравого смысла.

Зачем ему Алана? Может быть, он действительно мечтает породниться с Соллями – для худородного юноши это было бы весьма почетно…

Рекотарс – кто угодно, но только не худородный юноша.

Танталь вдруг помрачнела:

– Кстати… бестактный вопрос. Вас не смущает, что после всего… после приключений с комедиантами и в особенности после этой последней выходки… Алана формально может считаться… обесчещенной?

Солль вздрогнул; она поймала его укоризненный взгляд.

Извини, Эгерт. Это слишком важно, чтобы стыдливо молчать.

А потом она встретилась глазами с Рекотарсом – и устыдилась сама. Потому что в глазах неистового Ретано стоял такой непритворный упрек, что ей пришлось в смятении отвернуться:

– Извините…

– Из того, что с Аланой случилось несчастье, следует только, что надо быть к ней внимательнее, – сказал Рекотарс глухо. – Мне так кажется… А вам?

Танталь поняла, что он снова не притворяется. Хотя девять из десяти благородных гордецов поспешили бы в подобной ситуации бочком-бочком, да и в сторонку…

– Я приношу свои извинения, – сказала она тверже. – У меня и в мыслях не было заподозрить вас…

Она замолчала, тщетно подыскивая подходящее слово.

– И Алана уже дала свое согласие, – рассеянно, ни к кому не обращаясь, пробормотал Солль.

Еще бы, подумала Танталь. Кого-кого, а Алану легко понять.

Может быть, ему нужны деньги?

– Впору сговариваться о приданом, – протянула Танталь, стараясь, чтобы ее голос звучал бесстрастно. Рекотарс поднял голову:

– Возможно, я шокирую вас. Мои предки были достаточно щепетильны в вопросах чести… – он посмотрел прямо на Танталь, хоть этот взгляд и дался ему непросто. – Я хотел бы получить в качестве приданого копию книги уважаемого Луаяна, в которой, записана история магов на протяжении многих столетий… и где, как мне известно, упоминается имя моего предка. Я хотел бы почитать ее – сам… Не говоря уже о том, что это семейная реликвия, и госпожа Алана имеет на нее право.

Глава седьмая

Приличия города требовали, чтобы от помоловки до собственно свадьбы прошло менее полугода.

Традиция рода Рекотарсов была еще строже: девять месяцев, с тем, чтобы обоюдное чувство успело вызреть, как младенец в чреве матери…

Думал ли я, наследник Рекотарсов, что придется поступить с традицией, как с драной кошкой?

Обнаглевшая матросня причинила моему здоровью куда больший ущерб, чем показалось вначале. Я слег, как будто специально за тем, чтобы Солли получили возможность трогательно за мной ухаживать; Алана приходила трижды в день, чистенькая, скромная и смирная. Ни один моралист не заподозрил бы эту чудо-невесту в болезненной тяге к кабакам, спиртному и разнообразным подонкам. Я и сам спрашивал себя, протирая воспаленные глаза: а было ли? Не примерещилось?..

Не примерещилось, утверждали раны и кровоподтеки.

Миновала неделя; едва поднявшись с постели, я вызвал будущего тестя на серьезный разговор и как дважды два доказал ему, что наша с Аланой свадьба может состояться уже через месяц-полтора. Если уж наследный Рекотарс во имя особых обстоятельств наступает на горло обычаям рода – то почему то же самое не сделать и Соллям?

Господин Эгерт не смог отказать будущему зятю. И, боюсь, в основном из-за боязни, что за полгода Алана успеет влипнуть в новую историю. Воспитывать такую дочурку – все равно что кипятить молоко в горсти…

Вполне довольный судьбой, я вернулся в собственную комнату; непонятно, что за надобность заставила меня открыть дорожный сундук. И непонятно, почему замшевый мешочек для приданого оказался под крышкой, на виду – я же помнил, что упаковывал его на дно!..

Россыпи бисера на мягком черном боку не складывались в рисунок. Я нахмурился, прикидывая, поместится ли в мешочке увесистый томик этой сомнительной книжки «О магах»; потом, будто желая проверить подарок Черно на вместительность, рассеянно сунул туда руку.

Я успел поразиться мягкому теплу, царящему в недрах черной замши. В следующее мгновение меня схватили за руку – цепко, холодной костлявой ладонью.

Я не завопил только потому, что дар речи временно меня покинул. И, по счастью, свидетелей тоже не было – иначе они изумились бы, увидев, как господин Рекотарс с выпученными глазами трясет рукой, заключенной, как в грубую перчатку, в мешочек из черной замши.

«Не ори».

– Отпусти, скотина, – сказал я шепотом, пытаясь сладить с дрожью.

Чужая рука, сжимающая мою ладонь внутри мешочка, стиснулась крепче: «Не дергайся. Тихо».

Голос принадлежал Черно Да Скоро. Хоть и звучал, кажется, исключительно в моем воображении.

Я зажал мешочек коленями. Поднатужился, пытаясь высвободить руку; со стороны, наверное, процедура выглядела комично.

«Ты можешь успокоиться и послушать?!»

– Отпусти!

«Если я отпущу, ты же ни хрена не услышишь, болван!»

Так, он обозвал болваном потомка Рекотарса… Нет, несвоевременная мысль. Черно, конечно, заплатит – но, вероятно, еще не сейчас. Сейчас надо взять себя в руки…

В руку. Дешевый каламбур.

«Ретано, когда я спляшу на твоей свадьбе?»

– Я тебя не приглашал, – пробормотал я, оглядываясь на дверь. Служанка решит, что я спятил и болтаю сам с собой.

«Пригласишь… К первому снегу ты должен быть дома, с девчонкой и книжкой. Поспеши.»

– У меня еще восемь месяцев в запасе! – сказал я зло, – Не гони, не запрягал!

Голос в моем воображении хихикнул.

«Восемь месяцев жизни тебе хватит? Целая зима впереди, и целая весна, прекрасное время, когда так хочется жить?»

Наверное, он ощутил, как взмокла в его руке моя ладонь.

– Я тебе служить не стану, – сказал я хрипло. – Надо будет – другого найду.

«Ищи».

Я почувствовал, что рука моя свободна. Рванулся, сбросил мешочек на пол, поднес ладонь к глазам; на коже явственно проступали отпечатки чужих цепких пальцев.

Я долго, сладостно и жестоко топтался по беззащитной замшевой тряпочке.

На другой день назначена была помолвка. Я глядел на сияющую Алану, наряженную по такому случаю во взрослое роскошное платье и потерявшей потому значительную часть угловатого подросткового обаяния. Я смотрел на довольного господина Эгерта, на насмешливую, но тоже довольную Танталь – и чувствовал себя подлецом, каких мало.

На церемонию приглашены были несколько семей – в том числе, оказывается, и городской судья, и бургомистр, и начальник стражи; все они относились к семейству Соллей с таким искренним почтением, что мой темный стыд перерос в тоску.

Все они смотрели на меня как на блюдо, поданное к столу. Как на диковинку, как на счастливчика, как на самозванца – потому что, оказывается, в этом городе имелось несколько высокородных оболтусов, желавших породниться с родом Соллей.

И сочувственные взгляды я ловил тоже. Вероятно, похождения Аланы давно были известны всему городу.

С трудом выдержав вечер, сохранив на лице скучноватую, но в общем-то пристойную мину, я наконец-то сослался на головную боль и удалился к себе – навстречу бессонной ночи; наутро, все обдумав, сообщил удивленным Соллям о своем отъезде.

Традиции рода, твердил я в хмурое лицо господина Эгерта. Время от помолвки до свадьбы жених проводит в пути, в поисках испытаний. Я вернусь так скоро, как только позволят обстоятельства.

Танталь что-то там пробормотала в адрес традиций – я счел возможным не расслышать. Алана хлопала влажными глазами – я нежно чмокнул ее в горячую щечку, вскочил на коня и был таков.

Кто ищет, тот просто обязан найти. Я, может быть, еще вернусь к бедняге Алане – но свободным человеком, а не рабом приговора. И уж тем более не прислужником подозрительного бритого пройдохи по имени Черно Да Скоро. «Подручный чародея» – должность не для меня.

С малых лет все ее чувства были преувеличенно сильными. Любая удача делала ее пьяной от счастья, зато любое огорчение, даже самое ничтожное, мгновенно распухало, будто тесто в печи, и заслоняло собой небо.

Из раннего детства она помнила только брата.