Сюзанна Кларк - Дамы из Грейс-Адье и другие истории Страница 24

Я спросил, здоров ли его сын.

— Здоров-здоров, благодарю вас. У него превосходная кормилица, кстати, ваша прихожанка. Ее молоко как нельзя лучше подходит младенцу.

Октября 20, 1811 года

Утром во дворе конюшни барышни Газеркоул собирались на конную прогулку. Разумеется, меня пригласили их сопровождать.

— Но, дорогая моя, — сказала миссис Эдмонд старшей мисс Газеркоул, — вы не должны забывать, что, возможно, мистер Симонелли не ездит верхом. — И она устремила на меня вопросительный взгляд, словно предлагая с ее помощью выпутаться из щекотливого положения.

— Вовсе нет, — отвечал я. — Мне это не впервой. Не знаю занятия приятнее, чем верховая езда. — И я уверенно приблизился к довольно надменной кобыле серой масти. Однако вместо того, чтобы покорно дожидаться, пока я взберусь на нее, кобыла шарахнулась в сторону. Я последовал за ней, но невоспитанное животное снова отпрыгнуло от меня на пару шагов. Так продолжалось три-четыре минуты, и все это время барышни Газеркоул молча наблюдали за моими безуспешными попытками оседлать непокорное животное. Внезапно лошадь встала, как вкопанная, и я попытался влезть ей на спину, но не тут-то было — никогда не думал, что лошадиные бока такой причудливой формы! Вместо того чтобы в мгновение ока оказаться на ее спине (как я неизменно проделывал, взлетая на лошадей Джона Каблука) я на полпути сверзился на землю.

Разумеется, вместо того чтобы винить во всем безобразную скотину, юные обитательницы усадьбы Апперстон-хаус сочли, что дело во мне. Не знаю, что ранило меня сильнее: удивленные взгляды мисс Газеркоул и мисс Марианны или нескрываемое веселье Китти.

Позднее обдумал этот вопрос более тщательно и пришел к выводу, что при здешней скудости общества грех не воспользоваться излишним досугом и не научиться кое-каким навыкам верховой езды — нельзя же так зависеть от дурного настроения кобылы! Наверное, попрошу конюха миссис Газеркоул Джозефа со мной позаниматься.

Ноября 4, 1811 года

Сегодня сопровождал барышень Газеркоул на прогулке. Живописная синева неба, рыжевато коричневый лес, пухлые, словно диванные подушки, белые облака — это все, что я успел разглядеть, ибо пять барышень явно вознамерились не давать мне продыху.

— Ах, мистер Симонелли, не будете ли вы так любезны сделать то?

— Ах, мистер Симонелли, не затруднит ли вас сделать это?

— Мистер Симонелли, что вы думаете о том и об этом?

Меня нагрузили корзинкой для пикника и мольбертом, который так и норовил выскользнуть из рук. Вдобавок я должен был участвовать в выборе нужного ракурса для будущей картины, высказывать мнение о поэзии мистера Кольриджа,[16] поедать пирожные и разливать вино.

Перечитал то, что успел написать в дневнике со времени моего приезда сюда и страшно удивился — я нигде не упомянул о том, сколь барышни Газеркоул различны меж собой. Свет еще не знал таких не похожих друг на друга сестер! У всех пятерых разные вкусы, характеры, внешность и манера держаться. Старшая (и самая хорошенькая) Изабелла выше и изящнее прочих. Генриетта — самая романтичная, Китти — самая беспечная, а Джейн — тишайшая из сестер. Может часами грезить в гостиной над книгой. Сестры входят и выходят, ссоры начинаются и гаснут. Одна с победной улыбкой удаляется из комнаты, другая печально вздыхает и сворачивает рукоделие, но Джейн нет до них никакого дела! Внезапно она медленно и загадочно улыбается мне, а я улыбаюсь в ответ, сам почти уверовав, что нас связывают некие непостижимые тайны.

Марианна, вторая по старшинству после Изабеллы, чьи волосы в точности повторяют медный цвет буковых листьев, — самая несносная из сестер. Если мы находимся вместе в одной комнате, нам хватает и получаса, чтобы затеять ссору по любому пустяку.

Ноября 16, 1811 года

Джон Уиндль прислал письмо, в котором рассказывает, что в четверг в трапезной Корпус-Кристи доктор Протеро живописал доктору Консидайну мой предполагаемый портрет спустя десять лет — с грязнулей-женой и целой вереницей сопливых отпрысков в стоптанных башмаках. Доктор Консидайн так хохотал, что добрая ложка обжигающего супа из гусиных потрохов, которую он только что поглотил, вылилась прямо через нос.

Ноября 26, 1811 года

К усадьбе Джона Каблука нет ни дорог, ни тропинок. Его слуги не обрабатывают поля. Я вообще не заметил вблизи никаких хозяйственных угодий. И на что они живут? Сегодня видел, как какая-то мелкая тварь — скорее всего, крыса — жарилась над очагом в одной из комнат, а несколько слуг жадно склонились над огнем, сжимая в руках оловянные тарелки и древние ножи. Лиц я не разглядел. (Удивительное дело, но, кроме Дандо и старухи-дикобраза, мне пока не удалось заглянуть в лицо никому из слуг Джона Каблука — при моем приближении они всегда умудряются шмыгнуть в тень). Джон Каблук — превосходный собеседник, его речи весьма поучительны, а образованность выше всяких похвал. Сегодня он заявил мне, что Иуда Искариот некогда считался лучшим пасечником на свете, и за прошедшие две тысячи лет никому не удавалось произвести мед, хотя бы отдаленно напоминающий по вкусу Иудин. Поскольку мне никогда не доводилось слышать или читать об этом, я принялся выпытывать у хозяина подробности. Джон Каблук отвечал, что непременно найдет кувшин того самого меда — наверняка где-нибудь в чулане завалялся — и подарит мне.

Затем он заговорил о том, в каком расстройстве оказались дела моего отца после его смерти, и что с тех самых пор многочисленные претенденты на наследство покойного не перестают воевать друг с другом.

— Мне известно, по крайней мере, о двух поединках, — сказал хозяин, — ну и, как водится, двое искателей наследства покинули сей мир. Еще одного, чью страсть к наследству вашего отца затмевала только страсть к струнным квартетам, спустя три года нашли повешенным на дереве за собственные длинные седины. Тело его было проткнуто насквозь скрипичными, альтовыми и виолончельными смычками. Эдакий музыкальный святой Себастьян! А не далее, как прошлой зимой, отравили целый дом. Правда, претендентка в одной сорочке успела выбежать в лютую пургу, так что все обошлось, пострадали только слуги. Мне и самому удалось избежать множества напастей только потому, что я никогда не собирался заявлять претензий на наследство вашего отца, хотя, честно говоря, прав у меня не в пример больше, чем у некоторых. Однако самым вероятным претендентом может считаться сын Тома Перелеска. Если он заявит права на наследство, все распри тут же прекратятся. — Тут Джон Каблук посмотрел на меня.

Я был потрясен.

— Э-э-э… но ведь я незаконнорожденный.

— Мы не придаем значения подобным мелочам. Большинство наших соплеменников рождается вне брака. Земли вашего отца, как в Англии, так и в других краях, едва ли меньше моих владений, и вам не составит особого труда вступить в права наследства. Как только станет известно, что вы заручились еще и моей поддержкой, вы обоснуетесь в усадьбе Пустое Сердце к следующему же квартальному дню.[17]

Надо же, а ведь я и помыслить не мог о таком подарке судьбы! Мне по-прежнему трудно поверить в случившееся, но с тех пор я только и думаю, что о наследстве. Ибо никто в целом свете не сможет распорядиться им лучше меня! Вовсе не потому, что я столь уж высокого мнения о собственной персоне — просто я искренне верю, что имею природную склонность к управлению большим имением. Если я унаследую земли Тома Перелеска, то немедленно займусь улучшением на строгой научной основе их плодородия и добьюсь увеличения урожая в три-четыре раза (я читал, что некоторым джентльменам удавалось достичь подобного). Как отзывчив я буду к арендаторам и слугам! Я научу их быть счастливыми! Или продам поместья отца и куплю землю в Дербишире, а после женюсь на Марианне или Изабелле. И каждую неделю буду верхом приезжать в гости к миссис Газеркоул и подробно расспрашивать о состоянии дел в поместье, не забывая давать ей и миссис Эдмонд ценные советы по поводу и без оного.

Семь утра декабря 8, 1811 года

О Дидоне Паддифер по-прежнему никаких вестей. Начинаю думать, что наши с миссис Эдмонд опасения, будто ее похитили цыгане или бродячие лудильщики, далеки от истины. Мы опросили поденщиков, пастухов и содержателей таверн, но все утверждают, что цыгане не объявлялись в округе с самой середины лета. Нужно навестить мать Дидоны миссис Глоссоп.

Восемь вечера того же дня

Что стало с моими надеждами! От полного счастья к совершеннейшему отчаянию — и всего за двенадцать часов! Каким глупцом я был! Мечтал унаследовать поместья отца — уж лучше бы я отправился в ад, чтобы арендовать там собственность! Впрочем, именно адского пламени я и заслуживаю, ибо пренебрег своим долгом. Подверг опасностям жизнь и души моих прихожан. Моих прихожан, коих должен оберегать от всякого лиха!