Дмитрий Емец - Стеклянный страж Страница 24

– В городе пробки! Сил никаких нет! Жалкие четыре километра мы тащились два часа!!! И этот урод все время слушал свое уродское радио! – пожаловалась она.

– Сама виновата. Тебе три станции на метро, – сказала валькирия золотого копья.

– Я на метре не ездю! Чтоб у меня сумку срезали? – поморщилась Ильга.

Оруженосец Фулоны попытался ее накормить, но Ильга капризно отодвинула тарелку длиннющим накладным ногтем. Ирка вечно удивлялась, как она ухитряется с такими ногтями бросать копье, да еще не промахиваться.

– В чем дело? – спросила Фулона.

– Ненавижу селедку! Под шубой, без шубы, в трениках, в колготках! Всякую ненавижу! – скривилась Ильга.

– Не боись! Она тебя тоже, – охладила ее Бэтла.

– Как?

– А так. Плывет в океане селедка и бормочет: ненавижу Ильгу! Прямо ногами б запинала, да ногов нету!!!

Ильга долго смотрела на Бэтлу, пытаясь что-то осмыслить.

– И чего тут смешного? У селедки же действительно нету ног! – произнесла она наконец с укором.

Гелата расхохоталась и полезла через стол обнимать Ильгу, но попала локтем в салат.

– Ты чудо! – сказала она.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Ильга с подозрением.

– Ты вообще не в состоянии ни одного суждения воспринять нейтрально. Допустим, при тебе скажут: «тарелка». Ты – чик! – сразу должна высказаться, какое у тебя отношение к тарелкам. Любишь ты их или не любишь, а если любишь, то какие: мелкие? глубокие? Дальше больше: какая страна производит тарелки и выгодно ли сейчас заниматься тарелками, или лучше мыслить более глобально и заняться сразу кастрюлями!

– Слышь, отвянь, а! Порешь какую-то чушь! – с негодованием сказала Ильга. – Кто сейчас кастрюлями будет заниматься? С нуля кастрюльный завод строить – это какие объемы торговли должны быть? Опять же, когда кастрюлю перевозишь, внутри у нее дырка, а это вроде как за перевозку воздуха платишь… ой!

– …а внутрь кастрюль можно крупу засыпать. Или мелочовку, вроде ложек. Сопутствующий товар, – мечтательно влез оруженосец Ильги.

Это был красавец-баскетболист с глазами поэта и склонностью к мелкооптовой торговле. Как и у хозяйки, у него преобладало практическое мышление.

– И ты туда же! Уйди! Зла на вас нету! – заорала на него Ильга.

– Это хорошо, что зла нету. Значит, ты постепенно становишься человеком! Глядишь, пройдет лет тридцать, и начнешь ездить на метро, – успокоила ее Фулона.

Воспользовавшись тем, что сидевшая рядом Ламина отошла к окну, Ирка решилась незаметно обмакнуть свое овсяное печенье в ее чашке. Просто так, из озорства. Печенье мгновенно разбухло и, обломившись, упало в чай. Ирка кинулась вылавливать его пальцами, но Ламина уже возвращалась. Валькирия-одиночка мгновенно избавилась от улики – второй половинки печенья – и стала невинно жевать укроп.

«Если каждый оруженосец внутренне похож на свою валькирию, то на кого похожа я? На Антигона??? Жуть какая!» – задумалась она.

Слушая, как пикируются и пощипывают друг друга старшие валькирии, Ирка улыбалась, но в разговор не лезла. Предпочитала роль слушательницы. Было время, когда такое поведение валькирий ее смущало, особенно когда начинались вопли, беспричинные слезы, смены настроения, сплетни про отсутствующих, но, видимо, это издержки любого женского коллектива. Да и потом валькирии же не утверждают, что они свет. Не каждый, кто работает в университете, обязательно профессор. Есть же и гардероб, и буфет, и охрана.

Кроме Бэтлы, Гелаты и Таамаг, Ирке все больше нравилась Фулона. Поначалу она казалась ей суховатой, зато во всех жизненных ситуациях была ровной, одинаковой, предсказуемо-доброжелательной. Пусть суховата, зато в ней не было провисания и вялости.

И вообще бывают такие люди, которые в первые дни общения совсем не выигрывают, и внешне так себе, и не шутят, и ничего в них вроде нет, но проходит месяц, и все, неизвестно почему, оказываются вокруг них.

Хуже всего сначала обоюдные восторги, поцелуи и сладкая дружба, как у Чичикова с Маниловым, а потом – перегруз, взаимная усталость, агрессия и некрасивый болезненный разрыв. При начальной температуре отношений в тысячу градусов, которую долго поддерживать нереально, спад до ста будет уже роковым, и оба воспримут его как охлаждение. «Лучше уж держать температуру в восемнадцать градусов, зато долгие годы», – вот принцип и логика Фулоны.

Да и вообще в последние недели с Иркой происходило то, что можно назвать неминуемым сшелушиванием романтической позолоты. Если поначалу служба свету была сплошным восторгом и порой хотелось лететь по улице и вопить: «Люди, почему вы такие озабоченные? Такие вялые? Все, чем вы занимаетесь, ерунда! Бегите к солнцу!», то теперь на первое место постепенно выступали терпение и необходимость. Приходилось брать себя за шиворот и пинками вгонять в хорошего человека.

Восторг же поистерся. Даже когда она тренировалась теперь с копьем, то не испытывала особенного подъема. Напротив, все чаще копье казалось занозистым и тяжелым. От него саднили ладони и болели мышцы – особенно ног и плеча.

Служить свету было уже не только приятно, но и тесно, и больно. Легко скакать на коне в солнечный день под звуки полкового оркестра, но чаще приходится тащиться пешком в четыре утра, по слякоти и в дождь.

«Надо искренне радоваться чужим радостям. Тогда чужих радостей вообще не будет, и все станут моими собственными. Это ж сколько тогда у меня будет радости!» – вчера утром записала Ирка в дневнике.

Звонок нетерпеливо тренькнул, и ввалилась Таамаг. Она была крайне зла. Настолько, что оруженосец Ламины, попавшийся ей на лестнице, от ужаса едва не спрыгнул в шахту лифта.

– Ну как? – спросила Фулона.

Вместо ответа Таамаг пнула подвернувшийся табурет. Табурет взмыл, пронесся над головой у валькирии золотого копья, ударился в стену и был пойман нерастерявшимся оруженосцем Фулоны.

– Ну и что это было? Попытка сказать «здрасьте»? – миролюбиво поинтересовалась Фулона.

Таамаг слегка смутилась. Пинать табурет так сильно она не хотела – просто в очередной раз не рассчитала силы.

– Ничего!!! – заявила она. – Я его задушу! Он каждые три секунды требует перевернуть его на другой бок! Он ругается, он шипит, он меня проклинает! Ему всюду больно! Он говорит, что меня прислали, чтобы я его уморила! А лекарства ему давать – вообще пытка! Он их выплевывает! Заявляет, что я специально его травлю! Он кусается! У меня в руке застрял фарфоровый зуб!!! Только прикиньте!

– Кто этот он? – шепнула Ирка Бэтле.

– Одинокий парализованный старик! Таамаг сидит с ним по восемь часов в день, – ответила Бэтла.

– Зачем?

– Фулона велела.