Марина и Сергей Дяченко - Алена и Аспирин Страница 24

— Блин-н, — сказал Аспирин со злостью. — Я о тебе забочусь… А ты мне свои намеки гадостные намекаешь, да?

Алена снова закашлялась.

— По идее, есть молоко, — сквозь зубы сообщил Аспирин. — И сода.

— Принеси, — попросила Алена. — И дай мне еще одеяло. А то меня трясет.

Через полчаса подействовало лекарство. На бледном лбу Алены выступил пот. Она расслабилась, легла ровно, подмостив Мишутку под бок.

— Когда я тебя увидела в первый раз, — она закрыла глаза, судорожно потянулась, как будто у нее ломило суставы, — мне увиделось совершенно четко, что ты мертвый. Такой же, как все здесь. Страшный. Прошел себе дальше, и ладно… Но ты вернулся. И оказалось, что ты живой… Показалось.

— Ты бредишь, — равнодушно сказал Аспирин.

— Да, — Алена слабо усмехнулась. — Ты играешь на пианино?

— Давно. В детстве.

— А чей инструмент?

— Родительский… Ну и я на нем учился. «Как под горкой, под горой…»

Она отбросила одеяло. Струйки пота блестели на ее висках, на лбу, на шее, и несчастная футболка, в которой она ходила записываться в музыкальную школу, была мокрая насквозь.

— Тебе надо переодеться, — сказал Аспирин.

— Мне не во что, — она не открывала глаз. — Дай мне поспать…

В стопке свежего, из прачечной, белья в шкафу он отыскал свою старую белую футболку.

— Переоденься.

Она с трудом разлепила глаза.

— Спасибо… Отвернись.

Алена заснула в обнимку со своим медведем. Аспирин пошел на кухню и заварил чаю. Вторую неделю он жил в вывихнутом мире — и ничего, ходил, разговаривал, даже денег успел заработать…

Он устал. И потому сейчас думал, глядя в чашку: а может, так и надо. Может, ей в самом деле немного нужно, поживет… ладно, куплю ей скрипку… пусть ходит в свою музыкальную школу. И в один из дней исчезнет так же внезапно, как и появилась. Придет босоногий в камуфляжных штанах, сыграет песню… кстати, на чем сыграет? И Алена уйдет, откуда пришла. Где нет смерти и вообще все довольны.

Человек приспосабливается, иначе бы не выжил. Царапины затянутся, бомбилы откосят от статьи и загремят на какое-то время в дурку. Аспирин переживет: главное, не трогать эту маленькую дрянь, никак не угрожать ей и не касаться медведя руками. А потом он что-нибудь придумает. В конце концов, плюнет на все и смотается в Лондон. А девочке с мишкой не дадут визы, ох, не дадут…

В окне стояла ночь, самая черная, самая глухая, уже осенняя. Стрелка ползла к половине четвертого. Аспирин сидел на кухне один, и ему хотелось выть — от ноющей боли в надорванном ухе, от безысходности, от страха — а вдруг он сошел с ума? Вдруг он уже сошел с ума?!

Телефонная трубка — дохлый черный тюлень на белом столе — вдруг разразилась звонком. Аспирин подпрыгнул на табуретке.

— Простите, — сказал женский голос в трубке. — Вы еще не спите?

— Нет, — сказал Аспирин, обалдело хлопая глазами.

— Ей лучше?

— Да… она заснула.

— Очень хорошо… Я забыла вам сказать про уксусные обтирания. Если температура долго не падает — разбавляете уксус водой…

— Да, я знаю, — сказал Аспирин. В его памяти на секунду обозначились блеклые картинки детства — запах уксуса и противная тряпка на лбу.

— Очень хорошо, — повторила соседка и замолчала. Как будто ждала от него каких-то слов. Как будто нет ничего естественнее, чем звонить полузнакомому человеку в полчетвертого ночи. Аспирин молчал тоже.

— Так занести вам уксус? — спросила соседка.

Он налил ей армянского коньяка. Она не отнекивалась, но и пила мало — больше грела бокал в ладонях, изучала коньячные «ножки» на стекле.

— У вас есть дети? — спросил Аспирин.

Она покачала головой:

— Только племянники.

— Вы, наверное, очень добрый человек?

— Почему вы так решили?

— Ну, — Аспирин усмехнулся, — пришли мне на помощь… С уксусом… И с этим, как его… Ночью… Хотя не обязаны были.

— Ничего страшного, — она улыбнулась. — Я все равно не сплю после дежурства.

— Я тоже не сплю, — он плеснул ей еще коньяка, хотя бокал был почти полон. — Вторую ночь уже. А завтра у меня еще утренний эфир. С девяти часов.

— Я где-то читала, — женщина коснулась губами янтарной коньячной поверхности, — что иногда… в некоторых случаях… дефицит сна и напряженная работа обладают терапевтическим эффектом. При душевных травмах, я имею в виду.

— Вы психолог?

— Нет, я инженер. Технарь. Работаю на ТЭЦ. Сегодня было дежурство.

— Вам, наверное, не нравится «Лапа-радио», — предположил Аспирин.

— Почему?

— Потому что мне так кажется.

— Я человек широких взглядов, — она говорила по-прежнему спокойно, но в глазах теперь ясно читался сарказм. — Если такое кто-то слушает — значит, это кому-нибудь нужно…

— Нужно, — сказал Аспирин. — И пэтэушникам, и водителям, и офисным крысам. И вы напрасно их презираете.

Она чуть покачала головой:

— Алексей… Я ведь не спрашиваю, в чем ваша беда. Но, может быть, вам стоит поспать хотя бы несколько часов, и тогда вы сможете решить…

— Нельзя решить, — быстро сказал Аспирин. — Либо решится само, либо… не решится. Все, что я ни делаю… получается только хуже.

Она разглядывала его лицо; она тактично не спрашивала, чем надо ударить человека, чтобы получился такой вот отпечаток четырех когтей.

— Вы не пробовали обращаться с милицию?

Аспирин застонал.

— Тогда возьмите тайм-аут, — сказала женщина, снова касаясь губами коньяка. — Просто ложитесь спать.

Уже провожая ее, он вдруг спохватился:

— Прошу прощения… А как вас зовут?

— Дорогие мои, сегодня праздник для всего здравомыслящего человечества. Окончилась работа, опять пришла суббота, и нам с тобой охота, всем охота, но не все имеют возможность… Субботнее утро на «Лапа-Радио», последний уик-энд уходящего лета, за окошком солнышко, такое прикольное светило, оно утром встает, а вечером садится, и так всегда, вот если бы было наоборот! Ну что же, мы напрасно размечтались, режиссер дает мне знать, что у нас есть звонок… Есть звоночек… Алло, мы вас слышим! Говорите, кто вы и чего хотите в этой жизни! Ой, кажется, девушка испугалась и повесила трубку. Ну ничего: зато теперь мы можем спокойно послушать Ладу Дэнс, что она нам споет…

Аспирин говорил, не открывая глаз.

Минута, и еще минута. Реклама. Прогноз погоды. Минута, и минута, и минута за минутой. Ровное, бодрое, порой даже стильное бормотание Аспирина заполняло собой салоны машин и квартиры, шуршало в наушниках и вырывалось из динамиков; если я сумасшедший, думал Аспирин, на секунду размыкая веки, то и вы — ненормальные. Дурю вам голову, забалтываю, убаюкиваю, истекаю бредом, могу сейчас, не меняя интонации, рассказать всю свою историю, и ничего не изменится. Позвонит какая-нибудь дура и попросит Сердючку…