Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота Страница 25

— Боюсь я, господин мой, — признался я. — Боюсь, что не справлюсь. Вам же, мыслю, лакей нужен к благородному обхождению привычный, знающий всякие там приличия… а я кто? Купецкий сын, я больше по гвоздям и топорам понимаю…

— Об этом можешь не волноваться, — краем губ улыбнулся господин. — Тут тебе не королевский дворец и не графский замок. Обязанности твои будут несложны, но потребуют усердия и тщания. Ну, что убираться в покоях ты должен, само собой понятно. Кабинет, спальня, гостиная и столовая — за тобой. Остальное другие моют. Тебе запрещается открывать шкафы и ящики стола, кроме шкафа в спальне, там одежда, и ты должен содержать её в порядке. Вовремя вычистить, вовремя выгладить. Второе — подавать мне еду. Завтрак, как ты знаешь, в семь часов, обед — в три пополудни, ужин — в семь. Сам будешь есть после того, как поем я, на кухне тебя покормят.

Ну, это уже что-то, мелькнула у меня мысль. Значит, с Амихи и Гайяном видеться буду ежедневно, и от этого можно будет сообразить какую-нибудь пользу.

— Далее — в чернильнице у меня всегда должны быть свежие чернила, перья должны быть хорошо очинены, на столе всегда должна быть пачка бумаги.

— А где ж всё это брать — бумагу, чернила? — рискнул я спросить. И получил роскошный ответ:

— В городе будешь покупать, как понадобится. Я тебе деньги буду выдавать, но отчитываться должен будешь до каждого полугроша. С Алаем это невозможно было, приходилось самому.

Ну конечно! Алай же беглый каторжник, ему в городе светиться никак не след, оттого и лакейские свои обязанности не в полную меру выполнять мог.

Нет, вы поняли? Покупать в городе! Значит, все мои страхи и сожаления лопнули! Значит, связь по-прежнему будет! Сильно это мне настроение подняло.

— Также ты должен будешь принимать моих посетителей и провожать в мой кабинет. — Господин чуть повысил голос: — Запомни — быть с ними надлежит предельно вежливым, ибо всякие могут среди них встретиться.

Вспомнил я ту высокородную мымру, имя скрывавшую. Ну, само собой. Поклонишься — не переломишься.

— Ночевать будешь тут, в чуланчике, — продолжал меж тем господин. — Если понадобишься, в колокольчик позвоню.

Я кивнул. Ничего нового пока что о лакейских обязанностях сказано не было.

— И смотри мне! — добавил господин. — Станешь лениться или халтурить, церемониться не стану. Ты ведь не княжеского рода. Где прутья растут, тебе уже ведомо.

Вновь я кивнул. Пугай-пугай! Я даже сделаю вид, что напугался.

— И последнее, — господин Алаглани подбавил в голос сухости. — Ни при каких обстоятельствах не трогай моего кота. В твои обязанности не входит ни убирать за ним, ни кормить. Всё это я делаю сам. Не вздумай ни гладить, ни шугать его. Не прощу.

Вот такой поворот, почтенные братья, произошёл в моей тамошней судьбе. А к добру это случилось или к худу, расскажу после.

Лист 15

Пропущу-ка я в своём рассказе примерно неделю. Потому что ничего за эту неделю интересного не случилось. Освоился я с новой работой своей лакейской. Знаете, что самое в ней тяжкое? Сидеть и ждать, когда понадобишься. Убраться в комнатах, одежду вычистить, обед подать — всё это просто. К тому же господин Алаглани оказался непривередлив и не шпынял меня за всякую мелочь. Я даже голову ломал — что это такое на него нашло, что он на Дамиля и Алая взъелся? Тем более, что при первой возможности мы с Алаем поболтали — и сказал мне мой дружок, что книг господских и вправду не касался. Тем подтвердил он мою догадку, что господин малейший повод искал, лишь бы его, Алая, из лакеев убрать и на прежнюю работу вернуть. Зачем, спрашивается? Уж не затем ли, чтобы меня лакеем сделать? Но я-то ему зачем?

И ещё об одном я подумал. Господин ведь Алая при мне распекал, при мне пенял ему на княжескую гордость. Выходит, знает он, что Алай мне всё про себя рассказал. Знает и не боится, что я побегу в город за десятью огримами. А почему он так во мне уверен? Десять огримов — деньги немалые, равны моему здешнему жалованью за восемь лет. В общем, интересная подробность.

За неделю эту поправился Тангиль, перестал в людской отлёживаться и, как раньше, за всеми работами надзирал. Правда, за лошадьми ходить ему господин покуда запретил, рука, сказал, долго ещё заживать будет. И потому там, на конюшне, управлялись Хайтару и — самую малость — Халти.

Господин, кстати, на следующий же день меня спросил, как я насчёт лошадей? В смысле, умею ли запрячь-распрячь, ну и править. Врать не стал, признался, что умею, что с отцом-купцом нередко вместе за товаром ездили и науку лошадиную я немножко знаю.

Ещё он спросил, знаю ли я грамоту. Тут замялся я, потому что любой мой ответ мог и к добру привести, и к худу. Скажу, что не знаю — а вдруг я ему зачем-то грамотным нужен? Скажу, что знаю — а вдруг он сообразит, что не так прост я, как хочу казаться? Но всё-таки сказал я, что учил меня отец — и письму, и счёту. В торговом деле это нужно.

— Что ж, — сказал господин, — сейчас и проверим, хорошо ли он тебя обучил.

Достал из шкафа огромную книгу, тяжеленную, перелистнул и подал мне.

— Читай вот с этого места.

А книга, между прочим, старинная, рукописная ещё. И старым письмом писана, линейным. Я несколько строчек с ходу прочёл громко — и лишь тогда сообразил, что отец-купец мог и не знать старого письма. А прочёл я вот что:

«И потому праведный муж отрешиться должен от сиюминутных тягот и предстоящих ему бедствий, ибо мысли о том подобны верёвкам, стягивающим не тело его, но душу, и не пускающим её в предлежащее ей небо. А одним лишь небом у праведного мужа питается душа, и коли направит он все устремления свои в землю, то, лишённая пищи, умрёт в нём душа, а тело живо будет. Но трупные яды мёртвой души, растекаясь по тонким путям, отравят и сердце ему, и мозг, и печень. Иное дело душа человека простого, землёй рождённого и земле обречённого…». Да, почтенный брат, я с первого раза запомнил. А разве сие трудно?

— Понял что-нибудь? — спросил господин, отобрав у меня книгу.

— Не, — отозвался я. — Заумь какая-то. Вроде про то, что благородным денег не надо, а надо только купцам да мужикам. Только глупость ведь — на какие шиши благородные жратву тогда покупать будут?

— Ничего-то ты не понял, — вздохнул господин, но я заметил, что он сдерживает улыбку.

А что, братья, мне надо было ему сказать, что сочинения еретика Хадирубая запрещены Пятыми Вратами?

На другой день он проверил, как у меня со счётом. Сказал, что некий купец три года назад одолжил ему тысячу огримов, под годовую десятую долю от наросшего долга. Он же купцу тому, страдавшему почечными болями, продал целебный эликсир, ценою в пятьдесят огримов флакон, и принимать тот эликсир нужно три раза в день по ложке, а во флаконе умещается шестьдесят ложек. И как флакон кончается, купец новый приобретает. Но не живыми деньгами, а в счёт долга. Вот прошло три года, пора с купцом расплатиться. И сколько ж ему денег дать? Прикинул я на пальцах — да и сказал, что если на глазок, то огримов девятьсот, а если точно, то это уж бумага с пером мне нужна или доска с грифелем.

Ничего на это господин не ответил, велел только сходить в каморку к Хасинайи и пригласить её в кабинет.

— Да смотри, повежливее. Она не вам, пацанам, чета, с ней нужно осторожное обращение.

Выполнил я поручение господское, но вот что скажу — услышав мои слова, девчонка сперва шитьё выронила, потом зашипела на меня, точно кошка злобная, а потом вздохнула и пошла. И походила она в тот миг на деревянную куклу, которую искусник за ниточки дёргает, отчего и кажется, будто кукла сама движется.

Ну, как вы думаете, куда я направился, едва господин отослал меня кивком? Правильно думаете, на чердак. Заодно проверил паутинку, три дня назад ставленую. Цела оказалась паутинка.

Послушал я, что в кабинете творилось. Только одно понял: то же, что и со мной. Сперва спросил господин, как она чувствует себя, не болит ли чего. Потом спросил, что гнетёт её душу. Всхлип девичий раздался, но тихий-тихий. А потом долго ничего не было — видать, впала Хасинайи в сон.

Не стал я пробуждения её дожидаться — обратно побежал, и правильно сделал, ибо только вышла Хасинайи, бледная да квёлая, велел мне господин вина ему подать.

В общем, ничего особо интересного. Интересное позже началось, когда к господину Алаглани гость пожаловал.

Это случилось неделей позже нового моего назначения. Вторник был, как раз канун праздника Одержания. Солнышко за тучами спряталось, с утра мелкая морось капала, и ветер выл, срывал листву. Скучная, словом, погода, да и мне скучно было. Господин, позавтракав, меня из кабинета выгнал, сказал, над учёными книгами сидеть будет. А мне, чтобы бездельем не маялся, дал толстенный том и велел читать с первой страницы до сороковой. Мол, как знать, вдруг и от меня толк выйдет в лекарском искусстве. Называется та книга «Премудрое наставление о благоприятных и премногоопасных свойствах растительности лесной да луговой, предназначенное тем, кто облегчения недугов телесных жаждет и волю Творца Изначального почитает. Сочинение многоопытного Краахатти Амберлийского, старшего наставника королевского университета в Тмаа-Гидалайе».