Лада Лузина - Ангел Бездны Страница 25

— Так же, как зеркало, — добавила Акнир. — Как любая отражающая поверхность.

— Как зеркало? — Катя подошла к зеркалу в полный рост, приколола брошку на грудь, проверяя свою засомневавшуюся память.

Теперь не было никаких сомнений: в течение дня осколок бриллианта в брошке увеличился втрое. Но озвучить эту несомненную новость Катерина не успела.

— Я поняла! — громко взвизгнула Чуб. — Вода — мир мертвых! Ирина плавает не в воде, а в мире мертвых. Вот что нарисовал Котарбинский… Она мертва.

— Великая новость… — поджала губы Катя, обидевшись за не прозвучавшую новость свою.

— А в ее загробном мире стоит церковь… Значит, ее душа чиста. Потому из туманного озера ее и забирает на небо ангел!

— Душа некроманта-убийцы — чиста? — напомнила несоответствие Катя. — А как же «Дух Бездны»?

Чуб приняла любимую позу — руки в бока:

— А если она — вообще не убийца? Не некромант! А «Дух Бездны»…

— … «Дух Бездны» — не ее портрет, — сказал Вильгельм Котарбинский.

— А чей? — опешила Маша.

— Мужчины, который приходил вслед за ней. Я сразу увидел: его душа летит в бездну… Его тащит дева с лицом Горгоны. Она — его ад. Его страх. Его боль. Но это его боль. Его чувства… Это он видит ее так.

— Он считал свою дочь неким исчадием ада? А она не была такой? Она — не убивала его?

— Это он — убийца своей дочери. Ее губитель…

— Отец Ирины убил свою дочь? — не смогла уразуметь Ковалева. — А кто же тогда убил его? Ее жених? Он защищал свою невесту?.. Погодите, но слуги видели, как Ирина, живая, выбежала из дома уже после смерти отца!

— Не знаю, — сказал художник, — я лишь рисую то, что вижу. Ее душа пришла ко мне чистой. Но теперь ей не найти покоя. Она попала в беду.

— Попала… — повторила Маша за ним. — Или попалась?

— И кто же тогда некромант? Где он? — задала вопрос Катерина.

— Па… — громко выкрикнул слог детский голос.

Катя, Даша и Акнир повернули головы и одновременно бросились к коляске. Мальчик сидел, глядя на них круглыми глазами.

— Что ты сказал? — с сомненьем склонилась к нему Катерина, не слишком веря, что ребенок понимает ее.

— Па… — повторил он пружинисто. — Па…

— Па-па? — перевела Акнир.

— Па…па!.. — голос мальчика сорвался на крик.

— Он переживает за папу? Но кого он имеет в виду? — спросила Катя.

— Уж точно не Врубеля, — фыркнула Чуб. — Где вообще сейчас Мир? Да успокойся же, масик…

В ответ мальчик только заплакал еще отчаянней:

— Па-а-а-а-а-а-а-а-а…

— Он у художницы. Она рисует его портрет, — сказала Катя.

— Портрет? — схватилась за щеки Акнир. — Портрет — то же зеркало. Отражение. Если портрет хорош, проведя ритуал, ведьма может украсть с его помощью душу.

— Па-а-а-а-а-а-а… — заревел мальчик.

— На метлы! — завопили одновременно Чуб и Акнир.

Непроглядный туман скрыл от них Город и скрыл их от Города — никто не мог увидеть трех ведьм, летящих сквозь белую мглу. Мгла не была безмолвной; она шептала, туман хватал их за плечи влажными рыхлыми ладонями, чьи-то души желали удержать их, пытались что-то сказать, усыпая полет над Киевом обрывками фраз:

— Мое почтение…

— Дайте… прошу…

— Нет… не могу забыть…

— Я умоляю…

Лишь ведьмацкие метлы знали, куда они летели. Дашина верная подруга с двумя седлами на древке взяла в попутчицы Катю, уже секунду спустя потерявшую в небе над градом темные очки и свою левую туфлю. Акнир летела впереди.

— Стекло! — внезапно заорала дочь Киевицы.

Дображанская успела посмотреть вниз, увидеть стремительно проступающую из тумана стеклянную крышу над чердаком-мастерской Виктории Сюрской; стоило Катиному взгляду прикоснуться к ней — крыша со звоном рухнула вниз. Троица приземлилась на ощерившийся осколками пол.

— Чего она развалилась? — не въехала Чуб. И тут же забыла свой вопрос: — Мать моя женщина!.. Вот он! — Землепотрясная бросилась к стоящему на мольберте портрету Мирослава. — А здорово она его…

Набросок и в самом деле был необычайно хорош — вся сущность Мира: и глубина его глаз, и горделивая линия носа, и неумолимость рта, и лежащая на самом дне естества, вернувшая его из небытия огромность любви, сотворившая его, победившая саму смерть, — отразилась в этой работе… Отразилась!

«Портрет — то же зеркало. Если портрет хорош…»

Катя поняла, почему Вадим Вадимович назвал Викторию гением. И еще поняла…

— Поздно, — сказала Акнир. — Его больше нет, — ведьма указала на пристроившийся на белой стене плоский телевизор. Он был включен. — Она ждала нас… — Акнир взяла пульт, усилила звук.

На экране рядом с телеведущей сидела Виктория Сюрская.

— Черный бриллиант… — говорила художница, показывая висевший у нее на груди ирреальный камень. — Мое последнее приобретение…

— Такой огромный? — искренне поразилась ведущая.

— Ему нет цены! «Орлов», «Алмаз Шейха», «Тиффани» — меркнут в сравнении с ним. Когда я увидела его, поняла сразу, что это — моя любовь… Моя настоящая любовь. Я искала его всю свою жизнь… Как же долго я тебя искала, любимый! Мой самый, самый, самый красивый…

— Это Мир? — похолодела Катерина.

— Этот бриллиант — душа Мира? — ойкнула Чуб. — Мир у нее на шее?

— Вы верите, что камни имеют душу? — Взгляд Виктории был влажным и жарким от неподдельной страсти. Она смотрела с экрана прямо на них — она словно видела их.

— Возможно, — сказала ведущая.

— И я уверяю вас: нет на свете души прекрасней, чем та, что заключена в этот камень! Черные бриллианты почти никогда не бывают прозрачны, не бывают чисты. Но этот…

— Вот о чьей гибели предупреждал нас красный пар, — сказала Акнир.

— Значит, Маша все же думала прежде всего о Мире, — отметила Чуб.

— Но почему о нем не подумали мы?! — взвилась ведьма. — Ведь Мир — и есть душа. Возможно, единственная в мире душа, победившая смерть силой любви… Победившая тьму своей собственной души…

— Ой, как Машка разозлится… — протянула Землепотрясная.

— Машка? — свирепо сказала Катя. — Как разозлилась я!!! Виктория не поняла, с кем связалась.

От неожиданности Чуб закричала — массивный угловой диван рухнул на пол, перерезанный пополам Катиным взглядом. Зеленая драпировка слетела со стены, обращаясь на лету в лоскуты. На полках и антресолях одна за другой лопнули баночки с краской. Катя испытала немыслимое облегчение от того, что может наконец выпустить силу — выпустить в свет свой секрет. И дать силу гневу…