Дмитрий Гаврилов - Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы Страница 25

Голоса страшно завывали, ныли, пищали, причитали и ухали наперебой.

Огрызаясь на голик, который нет-нет, да и прохаживался по толстой спинище, Баюн продвигался к печи, откуда доносился наибольший шум.

Наконец, он прыгнул! Раздался визг, точно голосил малолетний ребенок!

Спустя мгновение котяра, освещая дорогу глазищами, выволок из темноты отчаянно отбивающегося коротышку. Ростом старикашка был с поларшина, о то и меньше, рыжая взлохмаченная шевелюра и едва различимые брови. На нем сидел неказистый драный тулупчик, обещавший и вовсе превратиться в лохмотья стараниями Баюна.

— Ах ты, окаянный! Пусти мого мужика! Ишь чего удумал! — вооружившись все тем же нахальным веником, на кота наскочила худая маленькая деваха, с белым лицом курицы, и лишь длинные черные волосы не позволяли спутать ее с дворовой птицей.

— Брысь, кикимора! — рявкнул кот, удерживая выскочившего было Домового когтистыми лапами.

Берегиня сообразила, что ей самой не сладить с лютым зверем и, швырнув в кота голик, она обратилась к словену:

— Мил человек, унял бы ты хищника. Задерет, ведь, мужа мого ненароком?

— Мужика-то как звать?

— Сысуем кличут.

Ругивлад сделал коту знак, чтобы тот слегка отпустил когти. Баюн фыркнул, но не ослушался. Домовому заметно полегчало. Он перестал трепыхаться и вопить, в тот же миг утварь, летавшая в воздухе вокруг, грянулась об пол, да так, что остались одни осколки и щепочки.

— Никак, одичал! — юродствовал Баюн, — Или того хуже — рехнулся на старости лет! Вона сколько всего переколотил.

— И ты бы рассвирепел за полвека-то, — уже совсем миролюбиво сказал Сысуй, — Мне бы, старому, на угольках поваляться! Золою бы горяченькой больные ножки растереть. Так, печь который год не топлена. Я ж не злыдень по натуре — а лишь из необходимости.

— Ну, это мы мигом! — заметил волхв.

Взявшись за кремень и кресало, что всегда носил на поясе, он принялся высекать искру…

— Давно бы так, — согласилась Кикимора, подсаживаясь к печи и протягивая к пламени длинные паучьи пальцы, — А ведь, я тебя помню, коток! Бывало, такие сказки загибал, что с утра до вечера слушали…

Она мечтательно завела глаза, но Баюн смолчал. Кот — не ворона, да и домовой — не сыр с маслом.

Волхв знал, кикиморы рождаются, как и обычные дети, только отец у них один — пенежный змей. Залетит такой к своей любимице в избу через печную трубу, принесет злато-серебро. Для него она ставит в печи щи да кашу, на худой конец яичницу, а забудет — осерчает змей и спалит дотла. Заскочит эдак, потешится, а на завтра — милая уж брюхатая ходит. И на седьмой месяц выкинет девочку, такую, что волхвы содрогнутся. Подхватит огненный змей дитенка, унесет на самый край света, куда — не ведомо. Только старые люди говорят — там живет Древний Старик, напоит он девочку медовой росой, жена его — Матушка яга — расчешет Кикиморе волосы гребнем злаченым, кот-баюн ей на гусельках песенку сыграет — заснет маленькая в хрустальной колыбельке. Очнется деваха, словно бабочка, скинув кокон — и знает она все то, о чем Кудесник да женка его вещая поведали ей. Но не порхать берегине в поднебесье — будет она подругой Домовому, станет век с ним под печкой коротать, не старея боле, но и Света Белого не видя.

А про пенежного-то змея Ругивладу еще тетка Власилиса сказывала быличку:

— «Как во граде Лукорье летел змей по поморию, града княгиня им прельшалася, от тоски по князю убивалася, с ним, со змеем, сопрягалася, белизна ея умалялася, сердце тосковалося, одному утешению предавалася — как змий прилетит, так ее и обольстит». И чтобы избавиться от пенежного, — продолжала тетка-ведунья, — надо заткнуть в терему все щели мордвинником, да и говорить трижды такие слова: «Тебя, огненный, не боюся. Ладу в пояс поклонюся. Ладе уподоблюся, во узилища заключуся. Как мертвяку из земли не вставати, так и тебе ко мне не летати, утробы моей не распаляти, а сердечку моему не тосковати. Заговором я заговариваюсь, железным замком запираюся, пеленою Макоши покрываюся!»

Всегда и во веки веков будут петь у нас по деревням, прося Рожаниц о помощи:

Благослови, мати,Ой мати, Лада, матиВесну закликати!..

— Значит так!

Ругивлад вздрогнул, писклявый голос кота вернул его в действительность.

— Коль озорничать бросите, — учил Кикимору Баюн — все пойдет чинарем. На Просинец мужику твоему — кашу, а тебе — на Масленицу будет угощение.

— Тогда все семь дней. На Встречу можно поменьше, Заигрыш — тут надобно добавить. В Лакомый денек — сам Род велел, но особенно, когда Разгуляй к концу двинется! Там очень прошу!

— Уважим! Не обидим! — согласился волхв.

— Вот и ладненько, — продолжала Кикимора, загибая пальцы, — В Тещины вечера — сам забудешь, есть кому напомнить…

— Да, я, Кикимора, не женат пока.

— А это, брат, не порядок! Не порядок! — вставил Сысуй, и заворочался, кот еще ослабил когти — Без бабы никак нельзя. То ж погибель прямая Домовому!

— Вот, и я про то же, — закивал котяра.

— Поговорите еще, — рассердился Ругивлад, — Пост у меня ныне.

— Ты послушай, мил человек! Я, почитай, седьмой век коротаю, и всякое повидал. Терем мы поправим — это не беда. Дыры законопатим, на оконца сперва пузырь натянем, потом и о зерцале могем покумекать. Короче, в Лютене жарко станет. Завтра проси жупана дать тебе в помощники Творило — то самый толковый да рукастый мужик на городище. Вдвоем мы с тобой не управимся, а холода наступают скоро. Двор, я так понимаю, тоже обустроят, у тебя найдутся помощники порасторопнее. Но нам, духам, уют потребен, а кто его сумеет сотворить, как не простая баба. Ты на худышек, да вертушек не смотри — они ни фига в семейной жизни не соображают и от них дому одно разорение. Ты заведи нам хозяюшку… Отчего, спрашивается, мы тут за полвека озверели? Дому тоже нужна женская забота да ласка, а на гостином то дворе — одни гулящие ошивались…

— Вот ведь пристал. «заведи»!? То ж не корова какая? Ладно, придумаю что-нибудь, — успокоил волхв Сысуя.

— Значит, ударили по рукам!? — осведомился у Кикиморы более практичный Баюн.

…Словом, на другой день Ругивлад вернулся ко двору жупана цел и невредим. Станимир похвалил молодого волхва. Ольга не скрывала радости и восхищения. Но средь прочих голосов даже тугой на ухо словен различил полный зависти шепоток ее чернявого ухажера — Дороха.

— Наверное, твой господин несчастен? — заговорила Ольга с котом.

— У меня нет хозяина! — гордо промурлыкал Баюн.

— Извини, я и забыла, что воля в крови у вашего племени, — смутилась она.