Иней Олненн - Цепные псы одинаковы Страница 25

Ингерд молча повиновался. Едва поднявшееся над лесом солнце заволокло низкими сизыми тучами, посыпалась из них изморось, что каплями оседает на траве и листьях. Ян плакал, но никто не мог сказать — слезы на его лице ли, дождь ли.

Не заворачивая в стан, направился Ингерд в избушку Вяжгира-знахаря. День запасмурнел, и знахарь был дома. Ингерд переступил порог и прислонился спиной к дверному косяку. Одного взгляда хватило Вяжгиру, чтобы увидеть все перемены, произошедшие в чужаке, и перемены эти причинили Вяжгиру большие огорчения, ибо увидел он бёрквов, припавших к его следу, подобно псам, что гонят зверя.

Ни о чем не спросил Вяжгир, поставил на стол еду, но не мог есть Ингерд, только кувшин родниковой воды выпил, и такая вдруг усталость камнем-валуном навалилась на него, что не смог он с лавки подняться.

— Что с ногой? — знахарь постелил ему на широкой лавке у окна.

— В капкан попал.

— Дай погляжу.

Ингерд стянул сапог, больше похожий на решето, и знахарь умело развернул пропитанную мазями тряпицу. На ступне Ингерда красовались пять глубоких дырок — две снизу и три сверху. Они уже не кровили, но и заживать не спешили. Знахарь промыл их и сменил тряпицу, все остальное сделала до него Велскья. Ингерд к этому времени уже крепко спал. Знахарь несколько минут смотрел на него, держа в руках дырявый сапог, и болела, болела душа его. Чужак такой же, какой был — высокий, сильный, шрам на лице заметней, и белая прядь все так же метила его, но не тот он был, что прежде. И не потому, что снял кармак Сокола и надел простой, черный. Он и с прежним-то кармаком Соколом не был, ибо не станет куница орлом, а волк — соколом, как ни старайся, а он и не старался. Знахарь сразу уразумел, что чужак этот отмечен судьбой, и судьба его не из легких, и ношу его никто нести не поможет, сам потащит, из последних сил, до самой смерти. Верное слово — Одинокий Волк. Хотели из зверя птицу сделать… Вяжгир покачал головой и с тяжелым вздохом поставил сапог под лавку.

— Спи, бедовая голова, — пробормотал он, — ныне спокойные ночи по пальцам считать будешь.

Он загасил жаровню и вытряхнул пепел в очаг. Потом умыл руки, лицо, привычно ощущая ладонями все свои уродства. Убрал со стола, занавесил оконце, чтоб солнце не обожгло травы, что сушились в пучках под потолком, да и домовой яркий свет недолюбливал… Потом сообразил, что никакого солнца нет, вздохнул, убрал занавеску. Дела-то все привычные, каждодневные, но не находил знахарь прежнего утешения, вот ведь как изменил его жизнь чужак. Как если бы ходил одной дорогой, ходил, глядь, — а кроме этой и еще одна есть, а куда ведет, где начинается, и кто по ней ходит? Не будет покоя, пока не вызнаешь. Зашуршал в углу домовой, не нравилось ему соседство чужака, неуютно ему было с ним под одной крышей.

— Ну-ну, не озоруй, — пригрозил знахарь, горбушку хлеба отрезал, крупной солью щедро посыпал да в угол за ухваты положил, чтоб задобрить. Шуршание прекратилось.

А тут шаги с улицы послышались, и дверь еще не отворилась, а Вяжгир уже знал, кто это.

Пригнувшись, чтоб не задеть макушкой притолоку, вошел Ян, ровно как только что до него Ингерд, и подивился знахарь, до чего же они стали схожи — вот и у этого и стать прежняя, и руки-ноги на месте и силу не потеряли, и волос все так же светел, а в глазах — волчья тоска, взгляд затравленного зверя. "Вот и повзрослел Ян, — подумалось знахарю, — где она, беспечная молодость? Молодость-то осталась, да беспечность навсегда ушла. Эх, судьба…"

— Посмотри рану мою, колдун, — попросил Ян и к столу сел.

"Залечи душу мою", — говорили глаза его. Знахарь еще раз вымыл руки мыльным корнем и размотал повязку, на которой коричневело засохшее кровяное пятно. Чтоб сподручнее оторвать повязку от раны, смочил ее водицей, а когда отмокла — тихонько отнял ее от затылка.

— Пустяшная рана, — сказал знахарь. — Заживет, не заметишь. Дай-ка новой тряпицей завяжу.

Пока готовил он целебную мазь, звенел склянками, что-то бормотал себе под нос, Ингерд даже не шевельнулся, спал крепко, зарывшись щекой в мех, Ян видел только шрам да упавшую на лицо седую прядь. Вспомнил Ян тот день, когда вернулся он с Гор и в первый раз увидел чужака. Страх свой вспомнил и на дверь обернулся, словно ждал, что отворится она вдруг и объявится на пороге могущественный эриль белоликий и загуляет по избушке колдовство. Но Вяжгир сказал ему:

— Не бойся, светлоголовый. Нечего тебе бояться в этом доме.

Ян глаза закрыл, кулаки стиснул и говорит:

— Подрубила меня судьба, колдун, обхитрила, ногу подставила. Больно падать.

— Упадешь — поднимешься, — отвечал ему знахарь.

— Тяжко подниматься, будто камни стопудовые к рукам-ногам привязаны, — горько жаловался Ян.

— Камни те — боль твоя, Сокол. Не дай ей задавить себя, упорствуй. Тяжко? Всем тяжко. Сколько народу полегло ныне, а раньше сколько? По каждому до сей поры кто-то плачет. Ох, быстрокрылый, не мед жизнь, ложками есть не будешь, а будешь — скоро надоест. Страдаешь? Надо иногда страдать, не то забудешь, что ты — человек, не былинка придорожная, не трава сорная, что сама по себе произрастает. Ты — не таков, потому и плачешь.

— Я не плачу, — опустив голову, глухо произнес Ян, а у самого слезы в горле кипят.

— Куда идти? — спрашивает он. — К какому знахарю, какому целителю? Кого просить о помощи? Как жить с болью такой?

— Он ведь живет, — Вяжгир кивнул на спящего Ингерда.

— Не ровняй нас, — покачал головой Ян. — Его беда не больше моей, но сильнее. Кто он, колдун? Я чую, неспроста он в нашем стане оказался. Скажи, зачем он здесь? Быть ли беде?

Вяжгир присел по другую сторону стола и взялся сухие цветки всякие в порошок растирать.

— Тебе за ним не угнаться, — сказал он. — Никому за ним не угнаться. Он — как острый нож, без него не обойтись, но и кровь свою пролить можно, а то и жизнь отдать.

— Он опасен.

— Он не виноват, что он — нож.

— Я уже не птенец, колдун. Не говори со мной загадками.

— А он и есть загадка, — пожал знахарь плечами. — Что тебе сказать? Эриль Харгейд зовет его маэром.

— Кто это? — Ян весь вперед подался.

— Про них мало кто ведает, и они сами — меньше всех. Я знаю только, что его дорога — река, а наши с тобой — всего лишь ручьи. Он может много добра принести, а может большую беду притянуть, тут не угадаешь. И не остановишь. Его лишь такой же, как он, остановить может. А таких мало.

— Что ж ты раньше не сказал? Отчего промолчал, когда… — Ян запнулся.

— Когда за руку на отунг его привел? — знахарь покачал головой. — Я знал, что от него племени много пользы будет, я не ошибся, он хороший воин. Если б он остался с Соколами… Но он не останется.