Наталия Некрасова - Мстящие бесстрастно Страница 25

В тот же день я призвала махта и выправила вольную Оемаи, а также передала ей во владение свою лавку. Собрала деньги, кое-какие дорогие безделушки и любимые вещи, уложила в резной палисандровый ящичек самые ценные и самые необходимые снадобья и отправила все это на корабль. Когда Оемаи спросила меня, что я собираюсь делать, я ответила, что мне слишком тяжко оставаться здесь после его смерти, и что я намерена отправится в паломничество в обитель Хэмэка. Об этом я отправила покорнейшее прошение роану и вместе с ним — письмо настоятелю Хэмэку, дабы роан прочел его и подтвердил мое прошение своей подписью. С письмами я отправила Кхеву. А потом "приклеила ноготь". Такие слова есть у эсо нашего клана, которые означают подготовку к очень рискованному делу. Из смолы трех горных кустарников варится очень прочный и плохо растворимый клей. Его смешивают с ядом, вываренным из трех рыб кахин и загущенным выпариванием. Потом этим составом на один из ногтей приклеивается тонкая костяная пластинка искусственного ногтя. Если эсо схватывают и он опасается пытки, он просто кладет палец в рот, и ничтожного количества растворившегося яда хватает на то, чтобы сначала исчезла всякая восприимчивость к боли, а затем пришла смерть. Это секрет эсо нашего клана. У каждого клана свои хитрости.

Вечером первого из оставшихся мне дней я посетила свою мать. С начала опалы я почти не жила в ее доме, но сейчас я должна была увидеться с ней и обезопасить ее. Мы с матерью просидели всю ночь напролет, говорили и плакали. Только тогда я в полной мере поняла, что для меня моя мать. Моя гордая, моя самая любимая, самая ласковая на свете мать… Но я так и не рассказала ей, что именно намерена сделать.

Поутру роан призвал меня. Как я теперь понимаю, все это было не без помощи Агваммы. Похоже, он убедил роана в том, что я не опасна и что убивать меня прямо сейчас не стоит, потому, как это может вызвать всякие толки и сплетни, а еще хуже — смятение среди эсо, которые могут решить перебежать под защиту инут. Как и в тот день, когда отправил меня убить Харанхаша-хасэ, он был в синих одеждах печали. Как-будто его действительно огорчала смерть Кайаля…

— Ты скорбишь, Шахумай. Я понимаю тебя. Тяжко потерять того, кто был тебе братом.

— Больше, чем братом, господин мой.

Его глаза постоянно бегали, словно он выискивал какой-то подвох. За спиной у меня стоял его телохранитель, готовый в любой момент рассечь меня надвое. Я подумала — а если бы на его месте стоял Аоллех?

— Да, понимаю тебя… Поэтому ты и собираешься уехать в обитель?

— Да, господин мой. Душа моя в смятении. Ей нужен покой.

— Что же, отправляйся. — Он встал было, собираясь уходить.

— Постой, господин! — умоляюще воскликнула я, сложив руки. Я всегда умела хорошо притворяться. Это было моим оружием.

— Чего ты хочешь? — нахмурился он.

— Я хочу мести! — воскликнула я. Он вздрогнул и быстро глянул на телохранителя, но знака не подал. Я продолжала, не давая ему опомниться.

— Если кто-то осмелился убить человека нашего клана, бывшего эсо, то, значит, нашу власть, власть Таруш, больше не ценят как подобает. Я умоляю тебя, роан, позволь мне найти убийц! Я прошу у тебя позволения стать инут, но на самом деле я останусь верной клану! Я стану твоими очами, твоими ушами! Я все буду знать, а, стало быть, и ты! И инут сами того не зная, будут служить нашему клану! Господин мой, я думаю, клану Таруш пора стать тем же в Араугуде, чем в Таггване стали Карраш. И баринах будет вынужден назначить хин-баринаха из наших!

Я не помню, что я несла еще. Наверное, именно мои полусумасшедшие, глупые, горячечные речи убедили его в моей искренности, в том, что я ничего не подозреваю. В конце концов, он всегда мог убить меня. Под конец я упала на пол и разрыдалась, а он даже поднял меня и похлопал по плечу. Я еле сдержалась, чтобы не придушить его на месте. Бог уже начинал просыпаться во мне…

…А, может быть, он был настолько уверен в своей власти над нами, в том, что мы даже и помыслить не сможем нарушить веками освященные заветы и клятвы… Могу поручиться, что это было именно так. Сознание собственного величия ослепляет. "Тот, кто смотрит только вверх, часто спотыкается". Да, он был уверен в себе. Иначе не поступал бы так по-дурацки. Не рисковал бы так. Как же он нас, наверное, презирал! Нас, жалких своих подданных, своих бездумных рабов… Презирал и боялся. Все-таки боялся…

А потом настал тот самый день, когда Агвамма пришел ко мне домой и в присутствии трех свидетелей — от клана Таруш, от клана Уллаэ и от инут как эсоахэ махта клана вложил мою руку в руку инут махта. Теперь я была под защитой Ордена инут. Все. Мне оставалось только одно дело…

Это было в последний вечер. Вернее, уже ночью. Я пришла в дом матери и собрала родичей. Заспанные, недовольные, они сползались в большой зал и зевали, прикрывая руками рты. Но мать была женщиной волевой и истинной хозяйкой в своем доме, как роан — в клане. Они сидели на подушках, поглядывая на меня распухшими ото сна глазами. Я обводила взглядом собравшихся — мать. Брат. Еще брат. Замужние сестры — их мужей не позвали, потому, что они были из другого клана. Я смотрела — и понимала, что если я сейчас не уйду, то не уйду никогда. И тогда я выкрикнула:

— Я отрекаюсь от родства! Я отрекаюсь от крови! Я отрекаюсь от клана! Масиг-махта — ты слышал!

Я выбежала прочь. Теперь быстрее, пока брат не оправился от потрясения и не пошел к роану. Впрочем, на этот случай в переулке стоял Кхеву с хорошей дубинкой.

— Бей не сильно, — шепнула я, пролетая мимо. Мне нужно было оказаться в доме клана раньше брата.

— Сделаю, госпожа. Прощайте, — прошептал Кхеву.

Роан принял меня. Он не спал — еще бы, я бы тоже на его месте не спала. Я пришла к нему уже как инут. Инут он во встрече отказать не смел, да к тому же я сказала, что несу ему весть важную и срочную. Об отречении от семьи он еще не знал. Тем лучше — пусть считает, что я еще связана с кланом.

Меня, конечно же, обыскали и, конечно же, ничего не нашли. Однако, роан решил обезопаситься. За спиной у меня стоял эсо. Как будто человек что-то может сделать против бога… А бог во мне уже начал пробуждаться. Но пока я еще могла держать его внутри, он слушался меня. Он ждал. Он видел затаенный страх эсо и откровенный — роана, его сомнения — а вдруг я все же ничего не знаю?

Я поклонилась. А бог стоял рядом — незримый, насмешливый, страшный.

— Я должна говорить только с тобой. Эсо сейчас нельзя верить.

Роан вздрогнул. Я словно читала его мысли. Роан смотрел на меня. Он не верил мне — и верил. Он хотел бы верить, но боялся меня. Наконец, он решился и отослал эсо. Бог напрягся. Он был готов действовать. А Шахумай сидела перед роаном и пила одну чашку вина за другой, словно поскорее хотела напиться до безобразия. Роан смотрел, и думал — пусть поскорее опьянеет. Тогда она не сможет скрывать своих мыслей, не сможет как следует напасть. Он не знал о том, что я выпила совсем немного отвара горной травы ти, которую еще называют отравительницей возлияний…