Застеколье (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич Страница 26

– Почему в Сербию? – спросил я. Потом догадался: – Чтобы визу не делать и не светить? Паспорта, как я понимаю, чужие будут?

– И это тоже, – кивнул генерал. – И еще – есть у меня с сербами кое–какие «подвязки». Попрошу по старым каналам, присмотрят за девушками. Скажу – мои родственницы. Сербы – это единственные, кто русских никогда не предавали и не продавали. И теперь – не кинут и не продадут.

– Может, паспорта им на вашу фамилию сделать? – предложил я.

– Нет уж, не стоит, – помотал головой генерал. – Мне фамилией с хорошими людьми поделиться не жалко, но фамилия у меня засвечена.

– Со времен гражданской войны, – пошутил я.

– Ну, это–то само –собой, – вздохнул генерал. – Мне этой фамилией кто только в нос не тыкал. Два раз хотели отчислить. А уж когда у Пелевина «Чапаев и пустота» вышли, где про барона Унгерна было и белого слона, то все, тушите свет!

– Я до сих пор удивляюсь, почему вы фамилию не сменили, – сказал я.

– Ну, если отец и дед не сменили, а им потяжелее пришлось, чем мне, почему я должен ее менять? – пожал плечами генерал. – С другой стороны – польза была. Немцы за своего принимают, евреи, а иногда и венгры.

– А венгры при чем? – удивился я.

– Унгерн, в переводе с немецкого, означает – венгр, – пояснил генерал. Обернувшись к водителю, сказал: – Леонид, понял задачу? Сходишь к полиграфистам, сошлешься на мой приказ. Фамилию любую поставишь.

– Понял, – кивнул майор. – А имена и все данные?

– Так лучше прежние оставить, зачем к новым привыкать? – усмехнулся я. – От меня что–нибудь требуется? Фотографии, данные?

– Ничего не нужно, – отмахнулся Унгерн. – Ты, самое главное, жене позвони, объясни ситуацию. Кстати, трансферт до Шереметева мы обеспечим.

– Бронированный? – не удержался я от глупого вопроса, на который мой генерал никак не отреагировал.

– Олег, а ты все–таки расскажи, как тебе удается приборы обнаруживать? – задал–таки Леонид тот вопрос, на который мне не хотелось бы отвечать.

– А хрен его знает, – честно ответил я. – Начинаю задумываться, вижу красные пятнышки. Если штука большая – пятно большое, а маленькая – пятно поменьше. У двигателя – с футбольный мяч, а у сотовых и смартфонов – вообще с булавочную головку.

– Словом, ты можешь почувствовать лишь работающие предметы? – уточнил Пономарев.

– Ну да, – кивнул я. – Если аккумулятор ни к чему не подключен, я не чувствую.

– Подожди–ка, – заинтересовался вдруг генерал. – Леонид, ачто у тебя в багажнике? Как выразился майор Кустов – две хрени.

– Так я приборы ночного видения на подзарядку поставил. Думал – мы рыбу ночью пойдем ловить, – вздохнул Пономарев.

Мне снова стало стыдно. Но разворачивать машины, ехать на озеро, смысла уже не было. Тем более, что подъезжали к Ярославлю.

– Олег, тут я отзыв на твой роман прочитал, – сообщил вдруг Унгерн. – Не очень, скажем так…

– Да? – равнодушно отозвался я.

Первое время, обшаривая Интернет в поисках хвалебных отзывов на себя, любимого, я вздрагивал, натыкаясь на фразы, типа: «Картонные персонажи, проходные сюжеты», или «Лексикон третьеклассника, сюжеты высосаны из пальца! Кто пишет хвалебные отзывы этому клоуну – графоману!», а потом привык. Читателей много – на всех не угодишь.

– Хочешь послушать? – не унимался генерал. Вытащив очки, вытянул из кармана распечатку. Прокашлявшись, процитировал: «Отлитые в бумагу мечты посконного национал–либерала в псевдорусском оформлении. Особенно умилили строки про узников сталинских лагерей питавшихся гнилой кониной и мышами!». Правда, что такое национал–либерал, я не понял.

– Так автор – он чудак, на букву «м», – засмеялся наш водитель. – Не понимает простой вещи – либо ты «националист», либо ты «либерал».

– И не лень вам это читать? – поинтересовался я.

Хотел посоветовать шефу, чтобы вместо форумных помоев, льющихся на голову его подчиненного, он почитал бы что–то более интересное. Хотя бы Пушкина. Подумать – подумал, но советовать не рискнул. С одной стороны – прозвучало бы откровенным хамством, а с другой, кто его, генерала госбезопасности знает? Может,он всего Пушкина наизусть помнит?

– Хочешь, еще порадую?

– Не хочу, – честно сказал я, хотя понимал, что от генерала все равно не отделаться.

– Нет уж, слушай. На сей раз женщина пишет: «Сюжет. Он есть. Герой все куда–то идет (то туда, а то и обратно) и периодически воюет с разными сомнительными тварями. Идея. Не обнаружена, как класс. Мир. Как–то плохо с миром. Есть большая крепость, есть малая крепостца и есть болото. Все. Ни географии, ни истории, ни мифологии, ни конфликтов внутри мира, ни проблем – кроме внешних врагов. Персонажи. Нет, первую, наверное, четверть книги главный герой вполне производит, но вот дальше, дальше автор, видимо, приходит к выводу, что хватить играть на тонких душевных струнах, надо делать дело. И герой стразу становится картон картоном. А все остальные персонажи живыми людьми даже и не притворялись. А чтобы пояснить мою мысль, скажу, что главный геройпериодически утверждает, что где–то там у него есть жена и дочь, которых он вроде как любит. При этом за всю книгу мы не узнали ни одной детали внешности жены и дочери, возраста, места работы/учебы, да даже имени означенных дам ГГ ни разу не упомянул. Ни одного воспоминания как ругались, любили, спорили, гуляли. Это любовь? Декларация любви есть, а самого чувства – увы. Не вижу. Резюме. Не могу сказать, что ничего хуже не видала – видала, конечно, видала. Но следующую книгу не буду покупать точно».

Аккуратно убрав очки, передал мне страничку.

– Ну, что скажешь?

– Ну, не будет покупать, так и хрен с ней, – пожал я плечами. – От меня не убудет.

– А почему про жену и дочь ничего нет?

– А зачем? Не думаю, что им будет приятно.

– А вот про гнилую конину и мышей ты загнул, – снова вмешался Леонид. – Говорят – зеков вполне сносно кормили. Питались лучше, чем колхозники.

Про гнилую конину и мышей меня уже доставали не раз. Странно. Читатели готовы смириться с любой откровенной фигней, но не с этим, хотя это и настоящая правда.

– Не писал я, что зеков кормили только гнилой кониной, – устало сказал я. – Писал, что приходилось есть все, чтобы выжить. В сорок четвертом в наших местах такой голод был, что кору с деревьев съели. Зимой и в лагерях перебои были с мукой и крупой. Не то, что зеки – охрана с ног валилась, от голода.

– Откуда такие сведения? – поинтересовался генерал. – Из книг? Так в книгах много что пишут, верить не всему можно.

– Дед у меня в действующую армию не попал, – сообщил я. – Ему в войну за пятьдесят было и пятеро детей. Призвали, разумеется, но вместо передовой в конвойные войска определили. Я сам деда в живых не застал, отец, со слов деда рассказывал. А сам отец, уже после войны сидел. На войну по молодости лет не попал, а вот в тюрьму, довелось. Тоже кое–что порассказывал. И про голод, и про уголовников, которые себе пальцы резали, и про крыс.

– Интересно, – раздумчиво проговорил генерал. – Не знал я этой детали. Как же тебя в милицию взяли? В девяностые, хоть и бардак был, но с этим делом строго.

– Не было в девяностые бардака, – обиделся я. – Меня отдел кадров, прежде чем на службу взять, три месяца проверял. Всех братьев и сестер на уши поставили, криминальные связи искали.

– Тогда почему судимость у близкого родственника пропустили? – ехидно поинтересовался Унгерн.

– Все просто, – ответил я. – Отца посадили, когда ему семнадцать лет было. Давали десять, отсидел три. Сразу скажу – за что конкретно сидел, не знаю. Но за ударный труд не просто амнистировали, а еще и судимость сняли. Даже медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» вернули. Так что, чисто формально, моя семья перед законом чиста.

– Тогда понятно, – протянул Унгерн. – Как тогда говорили – отпустили «по чистой». А в архивах не хочешь покопаться, уточнить – за что отца посадили?

– Не хочу, – отказался я. – А если что–то такое всплывет, о чем я знать не хочу? Есть семейная версия, что донос написал кто–то из родственников. Отец рассказывать не хотел. Если он сам не хотел, чтобы его дети знали, зачем мне это надо?