Возвращение Прославленных (СИ) - Цы Си Страница 26

Служанка же, затворив за собой дверь, пару секунд постояла, прислушиваясь, потом кинулась вверх по коридору. Дела не ждали! Рейчел была здесь главной по хозяйству и руководила другими работниками: теми, кто трудился на кухне, кто прибирал комнаты, обслуживал Хьюго и его приближённых. Но Алаун она прислуживала сама. Рейчел нравилась эта девушка, но служанка не понимала, отчего та, в выгодном положении, при своей красоте, всегда грустна.

«Видно, мозги мне достались от какой-нибудь весёлой работящей служанки, а ей — голова меланхоличной особы, — обычно думала Рейчел, выходя от Алаун. — Вечно она сидит часами в гардеробной, может целый день выбирать себе наряд. Странная. Плачет украдкой постоянно. Нет в её глазах покоя. Я вот в душе всегда спокойна, меня, не терзают сомнения, как её. Радуйся, что живёшь, пусть и сшитая из частей. А впрочем, скорее всего, всё это у госпожи это от слишком большого количества свободного времени…»

«Да, все мы здесь — соединения из осколков чужих, разрушенных судеб, — думала в это время Алаун, сидя на кровати и безвольно сложив на коленях руки. — И Джейкоб, и Тим, и Рейчел, и все те остальные, кто тут работают. Да и сама я. Кто я? Кто мои родители? Я всего лишь консунта».

Эти тяжёлые размышления накрывали её после снов. Или это были и не сны вовсе, а видения? В этих кошмарах Алаун накрывал калейдоскоп хаотичных обрывков. Фразы, образы, звуки, боль: её резали по живому, разрубая на части. Из тьмы представали незнакомые лица. Они истошно кричали. Эти сны возвращались к ней снова и снова, заставляя тело Алаун биться в конвульсиях. После она вставала вымотанной и больной. Её трясло и мутило. Но что хуже — мучили тысячи мыслей, смешанных меж собой многоточиями и знаками вопросов.

Однажды она спросила Рейчел, снятся ли той сны. Служанка покачала головой — консунты не могут их видеть. Только черноту. Но Ун то их видела! А Рейчел объясняла, что всё это фантазии впечатлительной девушки.

Алаун встала, и, тяжело вздохнув, направилась в столовую. Она шла по тускло освещённым каменным коридорам, спускаясь вниз. Окон нигде не было. Какие окна в глубоких подвалах замка? Да и зачем они были нужны Алаун? Больше всего на свете она мечтала увидеть рассвет, но знала, что солнечные лучи испепелят и убьют её. Как и любого консунта. Каким бы жестоким ни был Хьюго, он всегда ей об этом напоминал, боясь, что Алаун нечаянно себя разрушит.

Когда девушка зашла в зал, то сэр Хьюго Вендиго Хармус уже восседал на своём месте. Он скривил рот в скупой улыбке.

— Садись, — кивнул он ей на стул, — сейчас спустятся другие.

И Хьюго тут же углубился в какие-то записи.

Алаун присела на краешек стула и привычно оглядела парадный зал. Здесь всё ей безумно надоело. Но каждая вещь была дорога самому Хьюго. Их запрещалось менять или передвигать. А Алаун казалось, что это не зал, а склад безумного старьёвщика, который стащил сюда самые дорогие вещи из своей коллекции: теснившие друг друга резные комоды, пыльные кресла, дорогие гардины, обшитые тяжёлой бахромой, невпопад расставленные скульптуры. Над всем этим висело с десяток разномастных люстр, блестевших подвесками, одна богаче другой. Везде со стен взирали портреты с угрюмыми, надменными лицами. Впрочем, здесь, в подземелье Дагхэда, почти каждая комната была обставлена так.

Девушка опять вздохнула и украдкой посмотрела на массивную фигуру Хьюго. Он читал, бормоча себе под нос. Весь его вид: взлохмаченные волосы, серое вытянутое скуластое лицо, маленькие глаза без ресниц, ходившие ходуном желваки и подрагивающие тонкие губы, выражал беспокойство. Алаун не посмела задавать вопросов — в таком состоянии Хьюго был непредсказуем.

Так они и сидели в тишине, пока не вошли профессор и его помощник Тим. Тогда Хьюго оживился. Только этих двоих Хозяин выделял и приближал к себе чаще других консунтов. К остальным он относился пренебрежительно. Сколько их было здесь? Пятьдесят? Сто? Ун не знала, но все консунты исправно работали на Хьюго. Были его рабами.

Рейчел с помощницей внесли еду и разложили по тарелкам. Алаун вяло ковырялась вилкой в салате, прислушиваясь к разговорам мужчин.

— Тим, малумы сыты? — поинтересовался сэр Хьюго.

Тим, тощий, сутулый, с вечно воспалёнными глазами, утвердительно качнул головой, набивая рот едой.

— Ну, как продвигается, Джей? — обратился Хьюго теперь уже к профессору.

Лохматый профессор отложил вилку, поправил сбившуюся на бок бабочку, отряхнул сюртук и сказал:

— Продвигается, Хозяин, насколько это возможно, но сложно творить волшебство практически с чистого листа, как я уже не раз говорил. В любой науке всё развивается поступенчато — от простого к сложному. Вы слишком много требуете… Вы ждёте от нас слишком быстрых результатов.

И профессор Джейкоб качнул седыми бакенбардами, блеснув стёклами очков. Его ответ не понравился сэру Хьюго. Ребром ладони он сбил со стола бокал. Подбежала Рейчел и стала собирать осколки.

— Это ты стал слишком смелым, Джи, — прогрохотал сэр Хьюго, — может, уже пора на покой, раз тебе так тяжело работать? Вниз, к малумам?

Все за столом застыли. Даже у Рейчел задрожали руки.

Каждый из них в своё время заглядывал в нижние подвалы, и все совершенно точно знали, о чём речь. Сэр Хьюго любил этот аттракцион — показывать консунтам малумов. Алаун передёрнулась. Она вспомнила жуткий мерзкий звук, который можно было услышать при приближении к двери, отделявшей малумов. Звук лакания тысячи языков. Звук сосущий, уничтожающий. Животный и беспощадный. Словно полчище огромных пиявок впились в чьё-то тело и истязают его.

Малумы жили в огромном тёмном святилище, где у одной из стен был дыра. Там заканчивался глубокий колодец, тянувшийся сверху. Из колодца к малумам стекала чёрная жижа, приносимая кармами — чёрными душами. Когда то Хьюго подчинил их себе при помощи силы Амулета Мощи. Кармы летали по свету, питаясь грехами и человеческими страстями. Они приносили впитанное зло к колодцу и выливали вниз. Жижа разливалась пятном на полу, и малумы, чавкая, постоянно её слизывали. Вечно голодные демоны.

Кинь в святилище человека или визидара, они гибли. Но если запереть там консунта, сколько бы он ни держался — неделю, месяц, в конце концов, от безысходности начинал пить чёрную жижу. И постепенно мозги консунта растворялись, он терял память, менял облик, превращаясь в малума.

И дальше он жаждал лишь наесться жижи и напиться крови визидаров. Это превращалось в чёрный смысл его жизни. Так что любого неудачного консунта можно было быстро превратить в послушную агрессивную массу — малума.

Консунтов Хьюго считал своим лучшим изобретением. Он научился их сшивать из кусков визидаров или людей. «Отличная рабочая сила, — хвалился Хьюго, — а главное, можно собрать нужные тебе качества в одном консунте из визидаров по частям, словно собирать мозаику». Сколько же их погибло? Людей… визидаров? Хьюго был равнодушен к таким мелочам, как число затраченного материала, его всегда интересовал лишь результат. Как-то он объяснил Алаун, что создавая консунтов, открыл закономерность: чем больше фрагментов чужих тел используется, тем сильнее подавлена их воля и выше послушание. Сейчас, глядя на трясущегося профессора Джейкоба, Алаун понимала, что тот испытывает — она и сама от слов Хьюго цепенела. Его приказы довлели над разумом и сопротивляться им было сложно.

— Так ты хочешь к малумам? — повторил Хьюго.

— Нет, сэр. Мне нравится работать. Я полон сил и идей, — дрогнувшим голосом ответил профессор, — мы стараемся с Тимом. Я лишь хотел сказать, что мы обязательно добьёмся успеха. Обязательно!

Хьюго успокоился так же внезапно, как и завёлся. Его лицо просветлело, и он обратился к Алаун:

— А ты чем занималась сегодня?

— Немного читала и вышивала. Как всегда. И много думала.

— И о чём может думать такая хорошенькая головка? — спросил у неё Хьюго.

— Я думала о том, что у нас нет даже фамилий.

— У кого — у нас? — уточнил Хозяин.