Елизавета Дворецкая - Зеркало и чаша Страница 26

— Давай выходи, птиц небесный! — подзадоривал Зимобор своего противника, подходя ближе. — Или ты только на словах ловок? Или богов застыдился? День ясный, им сверху хорошо все видно. Сейчас и рассудят, кто из нас им больше угоден.

Ведун стоял, как родовой чур, глядя в пустоту перед собой. Но Зимобор не собирался ждать, пока он решится. Ведун был здесь главным, и его нужно было обломать, тогда и все сежане ему подчиняться.

Подойдя, Зимобор нанес Памороку первый удар в голову — тот не пытался ни уклониться, ни закрыться. Голова его мотнулась... и вдруг он подпрыгнул на месте, дико вскрикнул, вытаращив глаза, отлетел назад, перекатился через голову... и на его месте оказался медведь. Толпа дико закричала, дрогнула, забурлила, как будто хотела бежать во все стороны сразу. Зимобор, вдруг увидев перед собой зверя, не растерялся: зная, что перед ним ведун, он не так чтобы был готов к этому, но быстро все понял.

Его противник был оборотнем — отсюда эта угрюмость, житье на отшибе, дикий взгляд и неприятная, ранящая сила.

Зимобор не удивился и не слишком испугался. Мысль была только одна — рогатину надо. На поясе был только нож — хороший, но слишком короткий для борьбы с длиннолапой могучей громадой. Бить кулаками нет смысла — у медведя ведь не кулаки, а когти.

— Держи! — вдруг сказал рядом знакомый голос, и прямо под руками Зимобора оказалось длинное древко рогатины.

Не успев заметить, кто ее дает, он вцепился в древко и повернул к зверю длинное острие с крепкой перекладиной.

Медведь, шедший прямо на него на задних лапах, замер — оборотень сохранял человеческий разум и знал, что это такое. Не дожидаясь, пока он опомнится, Зимобор ударил острием прямо в мохнатую грудь — но в тот самый миг, как острие должно было впиться в шкуру, медведь исчез.

Держа рогатину наготове, Зимобор быстро огляделся, точно ждал, что оборотень нападет на него с какой-то другой стороны. Но того нигде не было — ни в зверином облике, ни в человеческом. Были только изумленная толпа перед воротами в святилище, ближняя дружина и обоз внизу на льду. На снегу остались отпечатки медвежьих лап, но сам медведь исчез.

— Ну, куда ты делся, вяз червленый тебе в... в ухо. — Зимобор еще раз огляделся. — Куда дели? — настырно спросил он у старейшин. — Подавайте вашего оборотня, а то я в раж вошел, его нет, на кого другого кинуться могу! Ну!

— Не губи! — первым выдохнул Быстрень и качнулся вперед, будто хотел упасть на колени. — Не губи, княже, пожалей невиновных! Да разве мы с ним... Разве мы когда за него... Сдохнуть бы ему, проклятому, да ведь не берет его ничего! Сквозь землю уходит, вот как теперь ушел, а чтобы оборачиваться... Да медведем... да ни в жизни... Разве мы знали...

— Ой, отец, ведь это он и был! — вдруг закричала какая-то молодая баба из передних рядов толпы. Вокруг нее женщины плакали, дети ревели от испуга, а она сделала несколько шагов вперед. — Отец, ведь это он был! Он, проклятый, чтоб ему провалиться да уж не вылезти!

— Верно, он, — согласился тот мужик, который расписывал превращение белки в сорок соболей. Теперь он выглядел не воинственно, а растерянно. — И как мы сами... Ведь умный был, гадина, ровно иной человек...

— Да разве ж мы знали! — загудели вокруг. — Да если бы кто ведал, что он оборачивается!

— Вы про что, люди добрые? — Зимобор огляделся, опираясь на рогатину. Все вокруг дружно говорили о чем-то, что все хорошо знали, а он нет. — Да не бойтесь, не трону, я ж не оборотень какой! Кто — он?

— Да он, проклятый! — опять закричала та женщина. Среди всеобщего смятения она так осмелела, что говорила вперед мужчин. На вид ей еще не было двадцати лет, а, судя по шерстяной красной бахроме, спускавшейся с кички на плечи, она вышла замуж недавно и еще не имела детей. — Оборотень! Ведун наш! В позапрошлую зиму у нас медведь хлевы разорял, скотину драл, и ни тыны ему, ни запоры, ни собаки! И в прошлую зиму драл скотину, у нас в селе четыре коровы унес! Уж ловили его, ловили, и ямами, и самострелами, и так! Собак ломал...

— А Рыкошу нашего уж не он ли тоже задрал! — закричала пожилая баба в темном повое[9], и женщины загомонили вдвое громче.

— Задрал человека одного у нас, Рыкошу, из Сычовых зятьев, — пояснил подошедший Яробуд. — Не ори, Муравка, мужики сами князю все обскажут.

Женщина с красной бахромой смутилась и залезла обратно в толпу.

— Ну, дела, вяз червленый ему в ухо! — Зимобор покачал головой. — Ну так что, мужики? — Он качнул в руке рогатину и оглядел старейшин. — Даете мне белок или сами со своими медведями разбираетесь?

— Ну, вот что, княже! — Быстрень хлопнул в ладоши, будто сам с собой заключал договор. — Ты оборотня раздразнил, проявиться заставил, он теперь зол на весь свет. Так ли иначе ли — ты уйдешь восвояси, а мы останемся. Уж теперь сделай так, чтобы оборотень нас не тревожил больше — ни мышей не напускал, ни кошку свою, лихорадку, нам под окна не гонял, да и медведем, чтоб не бродил у нас по дворам. Ты его разозлил, твой и ответ. Избавишь нас от оборотня — дадим тебе по белке. Правильно, народ?

Не слишком уверенно, но народ все-таки издал несколько одобрительных возгласов.

— Думается, это справедливо! — заметил Хотила.

— Идет! — Зимобор протянул руку сперва Быстреню, потом Хотиле. — Избавлю от оборотня, и клятвы дадим. Только вы, если сам не появится, искать его подсобите. А пока не появился, давайте праздновать!

Народ загомонил громче и радостнее — все-таки собрались на праздник!

Толпа повалила к святилищу, Зимобор сделал кметям знак идти следом, потом вспомнил и огляделся.

— Чья? — крикнул он, вопросительно приподняв рогатину. В его дружине ни у кого такой не было, но, может, у воев? — Кто дал?

— Я дал. — Жилята забрал у него рогатину.

— Где взял? По дороге, что ли, купил? Что-то я ее не помню.

— Да она не моя. — Жилята тоже огляделся. — Народ, чья рогатина? — заорал он. — Как я увидел медведя, ну, думаю, плохо дело, — рассказывал он Зимобору, пока дружина проходила мимо них к святилищу. — А тут глядь — стоит передо мной, и вроде как ничья. Ну, я не подумал, есть — и слава Перуну...

— Сама стоит?

— Да вроде как и сама... — Жилята запоздало удивился. Это был уже не юный, опытный кметь, лет тридцати, хотя еще удалой, с кудрявыми светло-русыми волосами и молодым румянцем на щеках. В молодости он был буян, гуляка и безрассудная голова, но с годами остепенился и теперь мог подать дельный совет и других удержать от глупости.

— Ну, брат! — Зимобор засмеялся. — Не знал бы, что пить нам с утра было нечего, так подумал бы... Стой, дай сюда!

Он снова забрал у кметя рогатину и перевернул. На перекрестье ему померещилось что-то маленькое и светлое, вроде жемчужинки на зеленом шнурке.