Елена Бычкова - Заложники Света Страница 26

Как оказалось, пес охранял (или делал вид, что охраняет) вход в лавку, где торговали дешевыми тканями, медными и серебряными украшениями, металлическими зеркалами, светильниками и прочей мелочью. Почтенный седовласый господин — торговец — меланхолично взирал на то, как Атэр роется в его тканях, шлепая босыми пыльными ногами по гладкому камню пола. На меня он покосился только один раз и свое отношение к моей персоне выразил тем, что придвинул ближе к себе тонкогорлую вазу. Видимо, она была самой ценной в этом заведении.

— Гэл, смотри, берем вот эту тунику[19]. И эту тоже. А еще, гляди, ткань для тоги. Очень красивая. А мне — пенулу[20]. Вот какая теплая. Покупай.

Атэр вывалил на прилавок передо мной целую гору тряпок.

— Что, все это?!

— Ха! Это только половина. Приличному гражданин, нужно иметь белую тогу, чтобы ходить в театр, но она очень дорого стоит. Тунику, которую надевают дома. А еще синтесис — застольные одежды, еще эндромис — это такое толстое одеяло, в которое заворачиваются после гимнастических упражнений, а еще…

— А штаны у вас приличные граждане носят?

— Нет. Их надевают только солдаты. Да и то не всех когорт.

— Ясно.

— Подожди, Гэл. Надо еще шкатулку купить. Мы туда деньги положим… И знаешь, еще, наверное, надо что-то для Гермии.

— Обойдется! Хотя… ладно. Давай эту тунику, попроще… Пока Атэр выбирал обувь, я сложил одежду так, чтобы удобнее было нести. Потом поинтересовался у торговца ценой.

— Триста, — отозвался он равнодушно и тут же, взглянув на красивые плетеные сандалии, которые притащил мальчишка, поправился: — Триста пятьдесят.

Я не стал спорить и выложил деньги. Очень уж хотелось попасть наконец домой.

— Гэл, — снова зашептал мне на ухо неугомонный Атэр, — тебе надо оружие. Приличный рэймский гражданин не может выходить на улицу без оружия.

Как же он мне надоел со своими правилами приличия. Хотя мальчишка прав.

На вопрос, есть ли оружие, торговец молча указал па льцем в глубину лавки, где у стены стояли мечи. Все они были трех видов. Короткие гладиусы, обоюдоострые и остроконечные. Такими игрушками только прохожих в темных переулках резать. Нет, не пойдет. Другие слишком длинные — под названием спата. Избавьте, будет во время ходьбы по ноге хлопать и в тоге путаться. То еще зрелище благородный рэймлянин, пристегнутый к боевому мечу. Ну вот это более-менее приемлемо — средней длины с острым концом. Хозяин заведения упорно называл эти клинки «энсис». Подойдет, пожалуй.

Я подобрал ножны, пояс. Повесил на него свое новое оружие, походил по лавке, привыкая. И остался доволен.

Торговец содрал с нас еще пару сотен. И мы с Атэром в конце концов вышли из сумрачной лавки на улицу, под яркое солнце. Мальчишка еще раз полюбовался своими новенькими калцеями с красными ремешками и поинтересовался:

— Гэл, а ты как вообще, не устал? Может, снова телепортируемся? Раз, и дома.

— Никаких «раз, и». Пойдем как все.

Я взял под мышку узел с одеждой, а шкатулку с деньгами поручил Атэру.

ГЛАВА 7

«Гиеронт»

Ранняя смерть. Ранняя. Мучительная. Смерть.

Арэлл сидела на стуле с резными, гнутыми подлокотниками, опираясь локтями о стол, прижималась ладонями к лбу и тупо повторяла про себя: «Одиночество. Пустота. Смерть…» Жутью и безысходностью веяло от этих слов. А еще, если подумать, глупой иронией. Можно представить себя древним мифическим героем, которому боги обещали славу. И гибель на поле боя.

Арэлл закрыла глаза, пытаясь понять, что чувствует теперь. Страх? Жалость к самой себе? Смирение?

«Я должна смириться? — вновь и вновь спрашивала она себя. — Привыкнуть к мысли, что умру скоро? Нет, это меня не пугает. Людей давным-давно приучили думать о каждом наступающем дне как о самом последнем. Мы даже создать ничего не можем. Искусство превратилось в ремесло. Художники и скульпторы стали простыми рабочими. Как можно создавать, когда каждый день ждешь смерти? Как можно жить и радоваться?.. Все, что нас окружает, напоминает о гибели, боли, тоске. Во всем отражение этого последнего дня!» Арэлл отняла руки от лица, огляделась.

Вот скульптура мальчика, которая так нравилась ей всегда. Он сидит, опустив запястья на обломок колонны, пристроив кудрявую голову на согнутом локте, и смотрит в пустоту. На нежном мраморном лице выражение недетской скорби и усталости.

На стенах росписи. Яркие, слишком яркие краски. Изогнутые в танце тела девушек и юношей едва прикрыты одеждами, в руках музыкальные инструменты, цветы, чаши с вином. На лицах отчаянное веселье. Вакхическое безумие. Желание забыться. Мечта умереть счастливыми.

Многократно повторяющиеся вычурные линии орнамента пола. В их переплетении угадываются страшные, странные нечеловеческие лики, которые следят за ней мертвыми глазами. Потолок, где золотые нарциссы и черные асфоделии — цветы смерти — окружают печальные головки спящих нимф, их бледные, тонкие тела. А над ними склоняются отвратительно-привлекательные духи или демоны с мощными когтистыми руками.

Даже ее шкатулки, коробочки с косметикой, заколки и гребни отмечены изысканной тенью смерти. Подстреленная лань на крышке, вянущий цветок с вывернутыми лепестками из перламутра, круглая луна, из закрытых глаз которой катятся жемчужные слезы…

«Мы умираем. Медленно, красиво, в безобразной роскоши. Окруженные демоническими жертвенниками, из которых течет гнилая, мерзостная сила, отравляющая нас. Арэлл снова закрыла глаза, чтобы не видеть скорбящего мраморного мальчика, разнузданно-веселых танцоров и умирающих нимф. — Я могу смириться со смертью. Я давно с ней смирилась. Какая разница, когда умрешь. Пусть раньше. Это даже лучше. Останусь молодой. Не буду видеть в зеркале унылое, дряхлеющее лицо под слоем пудры и румян. Я не боюсь смерти… Я боюсь одиночества. Я не хочу быть одна! Я не могу! Я хочу, чтобы меня любили!»

Она сжалась на своем неудобном стуле, зажмурилась изо всех сил, чувствуя те самые одиночество и пустоту подступающие со всех сторон. «Нет. Нет! Я не могу быть одна! Я же знаю, как это. Вокруг люди. Много людей. Говоришь с ними, улыбаешься, смотришь в их глаза и чувствуешь равнодушие. Проклятое одиночество, от которого невозможно избавиться! Почему я не такая, как они?! Почему я не могу быть веселой, беззаботной эгоисткой, подобной Лолле?! Вот стоит Гай. Когда он смотрит на меня, думая, что я этого не вижу, его взгляд становится мучительно страстным. Он красивый, кажется, неглупый, он готов был умереть, спасая меня от демона. Так почему же с ним я тоже чувствую себя одинокой?! Я как будто жду чего-то. Того, что избавит меня от Клавдия, императорского дворца, Лоллы, от зависимости и беспомощности. Демоница сказала: „Ты сама лишила себя своей судьбы“. Но как может человек лишить себя судьбы?! Что это значит?! Впереди нет ничего? Пустая дорога? Можно идти куда хочешь? Знать бы только куда…»