Юлия Федотова - Враг невидим Страница 26

— А почему, когда выполняешь команды, не надо раздумывать, сэр? — наивно моргая, полюбопытствовал Ангус Фаунтлери — маленькое, хилое существо, столь же чуждое всего военного, как фея Гвиневра или авокадо мистера Харриса.

— Потому что пока вы будете раздумывать, мистер Фаунтлери, вас уже успеют убить.

Утверждение было спорным и напрямую зависело от личности того, кто команды отдаёт. Но на учеников оно произвело должное впечатление, они притихли, поэтому и Веттели углубляться в тему не стал, решив, что с годами сами всё поймут, а пока пусть себе маршируют строем. Без лишних раздумий.

…Нет, не нравилось ему вести военное дело, не нравилось до отвращения. Раздражала необходимость напяливать старую форму, раздражали ученики, не попадающие в ногу и не умеющие запомнить порядок перестроений, раздражал даже собственный голос, привычно отдающий короткие строевые команды. Зарядили осенние дожди, маршировки пришлось отменить, перешли к теории, но веселее не стало. Поневоле приходилось думать о том, о чём хотелось забыть навсегда. Чуть не каждое слово, даже самое, на первый взгляд, нейтральное, тянуло за собой целую цепь тягостных воспоминаний. «Интендантом именуется должностное лицо, заведующее снабжением войск…»

Воняет кровью, воняет гарью, воняет оружейным порохом — будто где-то рядом разбилась корзина тухлых яиц, такой уж у пороха запах. Ночь выдалось прохладной, но утреннее солнце уже припекает, и через несколько часов к этому месту будет вообще невозможно подойти. Живых в лагере нет — только мёртвые. Узнать никого нельзя, ночью здесь столовались гули. Лица обглоданы до кости — песчаным гулям нравятся языки и глаза. Личных знаков ни на одном. Да что там знаки — даже мундиров нет. В лагере уже побывали местные, подчистую вымели всё, что показалось мало-мальски ценным, поэтому и трупы полуголые… Да, Такхемет — это вам не благородная Махаджанапади, здесь другие нравы…

Бумаг тоже нет, сгорели вместе с офицерским шатром. Кто здесь стоял, чей был лагерь, какого полка? По грязным подштанникам не определишь.

— Капитан! Сюда! Смотрите, сэр, кого я нашёл!

Рыхлое белое тело лежит лицом в песок, кверху голым задом. На жирной ягодице непристойная татуировка.

— Видите, сэр! — по-детски радуется солдат: удалось угодить командиру. — Это интендант Додд! Это его задница! Я сам в бане видел, такую ни с чем не спутаешь!

Да, тут уж не поспоришь — задница примечательная, сразу бросается в глаза.

Ну, вот она и нашлась — пропавшая полурота лейтенанта Пулмана…

Это было отвратительно. Веттели казалось, будто его медленно, но верно затягивает обратно трясина, из которой он только что чудом выбрался. Днём он ещё мог с этим бороться, но война пробралась в сны. Он стал просыпаться по три раза за ночь, дрожащий и мокрый как мышь. Сюжеты своих кошмаров почти не запоминал — только общее ощущение смертельной опасности, страха, крови и грязи. После таких снов наутро болела голова, и вокруг глаз ложились синие круги.

Скоро Эмили заметила неладное.

— Берти, что у вас за вид? Вы здоровы? Если вы завтра же не сходите к Саргассу, я его сама к вам приведу, так и знайте. Я не шучу.

К Саргассу он, конечно не пошёл, а пошёл к профессору Брэннстоун — не знает ли она случайно средства от дурных снов.

Ведьма смерила его скептическим взглядом и высказалась в том духе, что средство от дурных снов она «случайно» знала ещё до того, как выучилась читать и писать, и незачем было мучиться целую неделю, надо было сразу прийти. Проколола ему палец швейной булавкой, кровью вывела на белом листе бумаги огамическую букву «гетал», пробормотала трижды «Великий мир вам», бросила бумажку в камин, плюнула туда же… И Веттели, наконец, вспомнил, как профессор Мерлин ещё на третьем курсе учил их избавляться от дурных снов, и они с большим увлечением плевались в профессорский камин. Так что мог бы и не беспокоить коллегу, а проделать всё самостоятельно. Вышло бы даже лучше. Потому что магия мисс Брэннстоун оказалась несоразмерно сильной. Кошмары она изгнала начисто, как потом выяснилось, на долгие-долгие годы, но вызвала странное, немного неприятное ощущение нереальности происходящего. Оно продолжалось дня три, потом постепенно прошло. Но эти три дня Веттели провёл как в полусне, и на происходящие события не сразу реагировал адекватно. Что ж, не его в том вина.

3

Мёртвое тело лежало боком на лестничной площадке между первым и вторым этажом центрального крыла. В том, что оно именно мёртвое, у Веттели не возникло бы сомнений, даже если бы под головой несчастного не растекалась лужа крови, а из глазницы не торчало бы новомодное и дорогое вечное перо. Просто мёртвые лежат иначе, чем живые, уж в этом он научился разбираться за годы войны.

Словом, это был труп, несомненный, притом хорошо знакомый. Принадлежал он пятикласснику по имени Хиксвилл. Бульвер Элиот Хиксвилл. У пятого курса уроков было немного, некоторых учеников Веттели ещё путал, но этого запомнил сразу — очень уж он был отвратителен. Крупный — именно крупный, а не толстый, белокожий, розоволицый, с мягкими, если не сказать, мятыми чертами лица, влажным женственным ртом и невинным до глупости взглядом бесцветных глазок, он напоминал младенца-переростка. Но не внешность его вызывала у Веттели отвращение — нельзя судить человека за то, что не уродился красавцем, тут уж кому как повезёт. Тем более, что уродом его тоже нельзя было назвать, иногда люди такого типа бывают очень даже обаятельны. Но только не в нашем случае. Если бы в Гринторпе провели конкурс на самого зловредного ученика, Бульвер Хиксвилл, несомненно, занял бы все три места сразу, да ещё и гран-при взял. Похоже, в том, чтобы делать гадости окружающим, он видел смысл своего существования.

Если в школе случалось что-то скверное и подлое — можно было не сомневаться, что Хиксвилл приложил к этому руку. Полный перечень его выходок занял бы не одну страницу печатного текста, поэтому вот только некоторые из них. Соседям по комнате он по ночам протыкал грелки, подлезая под одеяла длинной палкой с гвоздём. Однокурсникам пачкал тетради и вырывал страницы из книг. У младших отбирал деньги и вещи, его боялись пуще божьей кары. Ухитрялся пробираться в крыло к девочкам и писал мерзости на стене уборной. С обслугой был груб до неприличия и воровал из их комнат всё, что плохо лежит, просто так, из спортивного интереса, потом просто выбрасывал. Учителям подкладывал кнопки на стул, подливал разной дряни в чернила, пачкал указки клеем. Таким способом он развлекался так до тех пор, пока не рискнул «пошутить» над профессором Брэннстоун. После этого учителя его нападкам подвергаться перестали. Почему? Об этом знали только Веттели и Эмили. Агата рассказала им как-то под большим секретом, потому что педагогический совет её действия вряд ли одобрил бы. Просто теперь в наказание за каждую новую «шутку» Хиксвилл должен был неделю мочиться в постель. («А что, занятие как раз в его стиле, — подумал тогда Веттели. — странно, что он не делал этого раньше») Жаль, что распространялось это только на самих учителей, а не на их авокадо. Веттели не знал покоя, когда на урок приходил пятый класс. Несчастное растение манило Хиксвилла как магнит, однажды он непременно бы до него добрался, если бы Веттели тоже не повёл себя непедагогично. После очередного предотвращенного покушения он показал парню заряженный холостыми риттер и мрачно сообщил, что в своё время уложил из него не одну сотню человек, не сделавших ему лично ничего дурного. Поэтому страшно подумать, что однажды случится с тем, кто будет в дурном уличён или хотя бы заподозрен. Хиксвилл ушёл из класса подавленный, и авокадо его нападкам больше не повергалось. Чего не скажешь о всей остальной школе.