Джеймс Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 1 Страница 26

Чародейка при таких речах мурлыкала и склоняла голову туда, где, по мнению Фрайдис, было место именно для нее.

— Мне бы хотелось верить твоим словам, король моего сердца. Мне теперь приходится прилагать такие усилия, чтобы побудить тебя произнести эти глупые, милые слова. И даже когда наконец ты их говоришь, голос у тебя легкомысленный и веселый, и они звучат так, будто ты шутишь.

Он поцеловал ее косу, благоухавшую возле его губ.

— Неужели ты не знаешь, что, несмотря на мои шутки, я очень тебя люблю?

— Я постоянно повторяю это самой себе, — критически заметила Фрайдис. — Ты должен позволять своему голосу немного срываться после первых трех слов.

— Я говорю так, как чувствую. Я люблю тебя, Фрайдис, и именно это тебе и повторяю.

— Да, но ты уже не надоедаешь этим все время.

— Увы, моя милая, ты уже не недоступная Королева страны с той стороны огня, а это, несомненно, имеет значение. Однако я люблю тебя, как ни одну из всех живущих на свете женщин.

— Но, мой дорогой, кто любит тебя сильней, чем может выразить человеческий язык?

— Одна безнадежно неизлечимая, прелестная, слабоумная, — сказал Мануэль. Притом он сделал так, что его слова оказались вполне подходящими.

Через некоторое время Фрайдис с наслаждением вздохнула:

— Это избавляет тебя от объяснении, не правда ли? А ведь в ту первую ночь, чтобы облапошить меня со своими изваяниями, ты говорил на редкость безумно и привлекательно, тогда как теперь твои речи вообще не радуют мой слух.

— О Небеса! — сказал Мануэль. — Я обнимаю маньячку! Милая Фрайдис, что бы я ни сказал, все это те же самые банальные слова, которые от сотворения мира миллионы мужчин шепчут миллионам женщин, а моя любовь к тебе не имеет себе равных, и ей не следует рядиться в поношенные одежды.

— Ты сейчас снова отделываешься от меня шутками, твой голос весел и легкомыслен, и в нем не слышно никакой верности: это меня беспокоит.

— Я говорю так, как чувствую. Я люблю тебя, Фрайдис, и именно это тебе и повторяю, но я не могу повторять это каждые пятнадцать минут.

— Однако я вижу, что этот огромный косоглазый юноша — самая неразговорчивая и самая упрямая скотина изо всех двуногих!

— А иначе был бы я у тебя?

— Увы, в этом и состоит вся странность. Но я теряюсь в догадках о том, предвидел ли ты именно это?

— Я? — воскликнул Мануэль. — Моя милая, когда ты удостоверишься, что я — самое честное и откровенное существо из когда — либо живших на свете, ты начнешь ценить меня по — настоящему.

— Знаю, что ты именно такой, мой большой мальчик. Но все же я гадаю, — сказала Фрайдис, — а догадки — утонченная, изысканная печаль.

Глава XVII

Магия создателей образов

Вскоре по окрестностям разнесся слух, что королева Аудельская Фрайдис стала обыкновенной женщиной, и вслед за этим местные маги начали приходить на Морвен в поисках ее благосклонности, за советом и помощью Шамира.

Эти маги, как пояснили Мануэлю, тоже создавали образы, пытались их оживлять, — правда, никто точно не знал, как это делается, а сами маги и вовсе не имели об этом представления.

Однажды Мануэль посетил вместе с Фрайдис одно темное место, где работали некоторые из этих чудотворцев. При свете раскаленных углей их глиняные изваяния казались румяными, а сами создатели двигались перед ними, производя действия, которые, весьма сострадательно, были скрыты от Мануэля необычайно ароматным сумраком.

Когда Мануэль вошел на галерею, один из кудесников снизу из темноты резким голосом что — то запел.

— Это незаконченная руна Черных Дроздов, — шепотом сказала Фрайдис.

Под ними раздавались пронзительные завывания:

— Втиснуты, сжаты и так погребены, несмотря на крики (спокойны будьте), по образу того, как худой раджа поступал с пойманными конями в Калькутте. Смело пробей толщу земли и стань их бранить, открыв пошире рот, тем, что клювы шепчут Саксу, как раньше всегда говорил Витенагемот! Как ни одна белая птица, они поют (там, где не разводят фениксов), взглядом сердито отметая бездарность; но там нигде нет отказа: их чеканка — о, изящество! — есть благодарность.

В темноте заговорил второй волшебник:

— Вдали от их хора сидел король в златом костюме, играя роль скупца, что считает горы монет, жалея, что в них пары франков нет. А королева в ту жуткую ночь, хотя клялась, что поститься не прочь, сидела, делая (слух гласил) седьмой бутерброд из последних сил (так слухами все дворы полны) со златом из королевской казны. А к ней из парка, как свежий бриз, летела песня девы Дениз…

Тут вступил третий, запев:

— А пела о том, как смышлен и жесток рожденный зверь, сиянием северных крайних широт одетый теперь, цветением плоти белее, чем самый крутой ураган, что снежную крепость берет, используя гром, как таран, и пела, как люди сказали все, что земля одна, — ушла ли хозяйка ее поутру или ждет допоздна, в обломках крушения ль бьется, то ли бежит всех забот, а то ль притаилась в хлебах — также туда побредет.

Затем начал четвертый:

— Дениз так пела, а пока белье, что свято королевский сон блюдет, она располагала по чинам; и не мечтала о судьбе своей, что ожидала, дабы оглушить: седьмая зависает так волна, а солнце, златом воду расколов, как будто золотит смерть, что грядет к тому, кто видит то, что суждено, — возвышенную и благую смерть! — пока волна несется вниз — конец! Парит так ворон в небесах: считай — один, два, три, четыре, пять, шесть; но вряд ли скажешь — семь…

Они продолжали, но Мануэль их больше не слушал.

— В чем смысл всего этого? — спросил он у Фрайдис.

— Это экспериментальное заклинание, — ответила она, — в котором есть чуточку незаконченной магии, для которой еще не найдено подходящих слов. Но когда — нибудь на них наткнутся, и тогда эта руна будет жить вечно, пережив все те рифмы, что заражены рассудком и разумными смыслами, противными человеческой природе.

— Значит, слова настолько важны и непреходящи?

— Мануэль, я тебе удивляюсь! Чем же еще человек отличается от других животных, кроме того, что им пользуются слова?

— Я бы сказал, что люди пользуются словами.

— Существуют, конечно же, взаимные уступки, но в главном человек более подвластен словам, чем они ему. Что ж, подумай лишь о таких ужасных словах, как «религия», «долг» и «любовь», «патриотизм» и «искусство», «честь» и «здравый смысл», и о том, что эти слова — тираны делают с людьми и из людей!

— Нет, это резонерство: ибо слова — только преходящие звуки, тогда как человек — дитя Бога и обладает бессмертным духом.