Елизавета Абаринова-Кожухова - Холм Демонов Часть третья Золотая лягушка Страница 27

— Вы не замечали ничего подозрительного? — напрямик спросил Дубов. Ефросиния молчала. — Вы что-то видели?! — чуть не вскричал Василий. — Умоляю вас, ответьте! Это зачтется вам там, на высшем суде. — Последнюю фразу детектив произнес столь вычурно театрально и произвел при этом столь выразительный жест, что Константин Сергеич Станиславский наверняка сказал бы свое знаменитое "Не верю!". Однако Ефросиния Гавриловна не была знакома с теориями великого реформатора театра, и ее старое скоморошье сердце дрогнуло:

— Сегодня тут чуть не весь день околачивался какой-то очень уж противный господин. Я еще заметила, как он разговаривал с отцом Нифонтом, царствие ему небесное.

— Как он выглядел? — спросил Дубов.

— Ну, одет прилично, с тонкими усиками, лицо такое длинное, а волосы как будто чем-то напомажены. Ах да, еще синяк чуть не с пол рожи.

"Это он!" — мелькнуло в голове детектива. Приметы совпадали с тем субъектом, с которым его судьба свела позапрошлой ночью на узкой улочке. "А отец Нифонт говорил, что у его племянника было двое друзей, по имени Анисим и Вячеслав. И один из них тоже показался ему очень неприятным типом..." Василий бросил взгляд на листок — последние строчки так и мелькали двумя этими именами.

— Савватей Пахомыч, что с вами? — оторвал его от раздумий голос хозяйки. — Я вам говорю, а вы как будто ничего не слышите.

— Ах, извините, — оторвался Дубов от своих мыслей. — И вы все это сообщили господину приставу?

— Да ну что вы! — замахала руками Ефросиния. — Я еще жить хочу. — Ну а мне зачем рассказали?

— Сама не знаю, — вздохнула хозяйка. — Хотя нет, знаю — отец Нифонт нынче несколько раз спрашивал вас. Будто бы собирался сказать вам что-то очень важное. Но не дождался и куда-то ушел. А когда вернулся... — Ефросиния снова горестно вздохнула. — Ну, я пойду. Спокойной вам всем ночи.

— Погодите минуточку, — остановил ее Василий. — У меня будет к вам маленькая просьба, Ефросиния Гавриловна. Не сдавайте хотя бы до завтра комнату отца Нифонта. Я хочу там побывать — может, узнаю, о чем он хотел мне сообщить.

— Да-да, конечно, — закивала хозяйка, — если постоялец умирает, то обычно я его горницу неделю никому не сдаю.

— Ну и второе. Есть ли у вас на примете... — Дубов слегка замялся, подбирая нужные слова. — В общем, такие лихие молодцы, которые охраняют ваш постоялый двор от других лихих молодцев?

Ефросиния сразу поняла, о чем речь:

— Есть, как не быть. Пьяного утихомирить, или там поговорить с должником, чтобы за постой заплатил. А как же без них!

— Не могли бы вы устроить с ними встречу, и как можно быстрее?

— Да сколько угодно! Как раз утром они придут сюда за месячной платой.

— Ну вот и прекрасненько! — радостно потер руки детектив. — Спокойной ночи, Ефросиния Гавриловна, и спасибо вам за помощь.

Еще раз пожелав спокойной ночи Савватею Пахомычу, Антипу и Мисаилу, хозяйка удалилась. Ее тяжелые шаги долго еще раздавались по затихшему коридору. А Василий мысленно корил себя, что для нейтрализации киллеров вынужден прибегать к помощи рэкетиров. Но, похоже, другого выхода для него сейчас просто не оставалось.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ЧЕТВЕРГ. ПОСЛЕ ДОЖДИЧКА

Утром Василий встал пораньше, когда скоморохи еще спали, и, вооружившись одолженным накануне у Ефросинии ключом, отправился в номер, который до вчерашнего дня занимал отец Нифонт. Правда, детектив не очень-то рассчитывал на успех — хотя бы потому, что все сколько-либо ценные вещи, включая медальон его племянника, были увезены вместе с покойником и теперь хранились в сыскном приказе до той поры, пока объявятся родные и близкие.

Первым делом Дубов полез в платяной шкаф, но там обнаружил только запасную рясу отца Нифонта, которую пристав Силин или просто не заметил, или не счел нужным брать на хранение. Однако же, внимательно осмотрев рясу, детектив не нашел там ничего, что могло бы его заинтересовать. Тогда он открыл дверцу прикроватной тумбочки — и оттуда выпал наполовину исписанный листок. С трудом разобрав первые строки, Василий понял, что это — письмо отца Нифонта к его земляку, некоему Ивану Сидорычу:

"Многоуважаемый и почтеннейший Иван Сидорыч! Я должен был бы обратить это письмо к своей сестре, но у меня не хватает духа написать ей то, что я должен сообщить. Если письмо придет раньше, чем я возвращусь в Каменку, то прошу тебя — осторожно, исподволь, как ты умеешь, подготовь ее к тому страшному для любой матери сообщению, что ее ждет.

Как ты прекрасно знаешь, любезнейший Иван Сидорыч, я много лет неустанно воспитывал своих прихожан в Божеском духе, и навряд ли кто-либо может упрекнуть меня в отступничестве от христианских заповедей. Но, похоже, я оказался плохим пастырем: племянник мой Евлампий, оказавшись в Новой Мангазее, сием Содоме Кислоярского царства, забыл Божеские наставления и нарушил одну из главнейших заповедей. И Господь его за это жестоко, но справедливо покарал. Это я узнал почти наверняка — и сегодня, должно быть, получу решающее доказательство: ко мне на постоялый двор должен придти один из тех, кто именовал себя друзьями Евлампия. После встречи с ним я продолжу письмо ..."

На этих словах рукопись обрывалась. Василий извлек из-за пазухи копию "могильного" свитка и стал внимательно перечитывать: "...Анисиму и Вячеславу за Манфреда — двадцать золотых. Прости, Петрович, но ты слишком много знал. Садовой за (тут следовало примечание Мисаила: "Имя тщательно замазано") — десять золотых; "имя замазано" за воеводу — двадцать пять золотых; Анисиму и Вячеславу за "имя замазано" — пятнадцать золотых; им же за Данилу — двадцать золотых". И последняя строчка — "Анисиму и Вячеславу за попа — семь золотых задатка".

— Все это как-то связано, я непременно должен разобраться! — в возбуждении пробормотал Дубов, но тут за окном отчетливо заслышался цокот копыт. Василий выглянул в окно (комната отца Нифонта выходила на улицу) — прямо перед входом на постоялый двор стояла телега, запряженная тройкой черных рысаков. Колеса телеги слегка поблескивали — Василию даже показалось, что они были обиты позолотой.

С телеги слезли два человека, и Дубов сразу понял, что это те самые "лихие молодцы", с которыми его обещала "сосватать" Ефросиния Гавриловна. Они были одеты в одинаковые тулупы, подбитые кожей, а на ногах у обоих красовались огромные, явно не по размеру, кожаные сапоги.

Прошло пару минут, и их тяжелые шаги прогремели по доске. Василий спрятал бумаги за пазуху и вышел в коридор, чтобы встретить "новых мангазейских", как он про себя окрестил господ из позолоченной телеги.

Когда гости появились в коридоре, Дубов сумел разглядеть их получше: оба среднего роста, с широкими сытыми ряхами и с коротко остриженными волосами, причем одинаково и на голове, и на лице. Только у одного волосы были темными, а у другого — рыжеватыми. На бычьих шеях у обоих болтались одинаковые цепи из дутого золота, с той лишь разницей, что у темноволосого на цепи висел огромный золотой крест, а у его товарища — несколько бубенчиков, также золотых.