Виктор Демуров - Зарницы грозы Страница 27

— Замолкни, сатана! — ответил Емеля. — В голове мне печет. И в груди хрипы какие-то.

— А ты еще больше босиком по морозу ходи. До того просветлишься, что в Ирий заберут.

Навы захихикали.

— Я к Матери Сырой-Земле так припадаю, — ответил Емеля. — А в Хидуше и по угольям раскаленным ходят, не боятся. — Он покашлял в кулак.

Рароги сшиблись с орлами. Рой стрел грянул по ним, прежде чем Соловей пронзительно свистнул и велел прекратить. Касаясь рарогов, стрелы просто сгорали, зато в гуще схватки могли зацепить и орла. По лучникам защелкали навьи самострелы. Ящеры держались чуть в стороне от боя, но Черномору было нестерпимо. Отделившись от своих, он нацелился на Гваихира. Этого воеводе не простили: едва ящер бросился на предводителя орлов, меткая стрела свистнула с земли, поражая ящера точно в грудь.

Смерти Черномор не страшился, но хотел и сам взять чью-нибудь жизнь. Ухнув, воевода прыгнул. Крылья развернулись за его спиной. Править ими было не нужно: они сами спустили Черномора и растаяли в воздухе золотыми искрами.

— Идиот, — ахнул Финист, — вот идиот!

Лучник, подстреливший ящера, был из авалонских. Он так поразился волшебным крыльям, что забыл стрелять, а потом стало поздно. Одним ударом Черномор снес ему голову. Людское море уже горово было сомкнуться на воеводе, но их остановил звонкий голос:

— Stop! He killed my brother. He is mine!

Воин был совсем молодым, безусым. Черномор насмешливо повел головой:

— Мальчик, тебе еще жить да жить, а ты на дядьку Черномора полез.

— Йа не совьсем понимай тьебя, рус, но ты... — Юнец разразился гневной тирадой на авалонском, явно бранной.

— Да ты хоть знаешь, сколько я на своем веку человек положил?

— А йа нье чьеловек! — ответствовал юнец на все поле. — Йа жьенсчина!

И она метнула нож, вошедший Черномору в его единственный глаз. Воевода рухнул замертво. Армия Соловья приветствовала это криками одобрения.

— Всегда знал, что бабы не люди, — буркнул Финист. — Идиот идиотом! — Он встряхнул «Аленушку» и пальнул по Гваихиру. Мелкие свинцовые шарики, которыми стреляло навье оружие, больше разозлили орла, чем ранили его. Он атаковал рарога и с криком отлетел.

— А, жарко? — осклабился Финист. — А вот на тебе еще раз!

Он выстрелил почти в упор. Перья Гваихира обагрились кровью.

— Продолжайте битву, дети мои! — Орел широко раскрыл крылья, выпустил когти и бросился на рарога в лоб. Запахло палеными перьями, а затем и жареным мясом, но Гваихир успел глубоко распороть голову и шею огненной птицы. Беспорядочно махая крыльями и клекоча, рарог завертелся на месте. Тело же орла полетело к земле.

— Подбит, иду на базу! — крикнул Финист по-навьи. — Ну, друже, давай, только выдюжи!

Рароги и ящеры уже оттесняли врага, орлов становилось меньше, и Соловей вновь отдал приказ стрелять — метить во всадников. На ныряющем, еле держащемся в воздухе рароге Финист долетел до Лукоморья и спустился на крыльях, а птицу бросил. Та рухнула под самые стены, выжигая траву. Вскоре вернулись и его бойцы. Их ряды изрядно поредели, но зато от стаи Гваихира мало что осталось.

Армия Соловья подходила, обнимая западные ворота. Ставили пушки, готовили лестницы. Баюн был у Финиста, как воевода сказал, про запас: стрелять он, естественно, ни из чего не мог, и котел держать лапами тоже. На стене рысь оказался рядом с Емелей, и они разговорились. Емеля признался, что с детства видит вещие сны, а еще очень любит царство Хидуш.

— Я там один раз был, — рассказывал он, — печь самоходная меня возила. Чудное место, Баюн! Люди живут нищие, в грязи ковыряются, но чуть ли не все — чародеи. Мяса не едят, говорят, любых животных жалеть следует, не только речью наделенных. Вот веришь — река нечистотами забита, и звери олифанты в нее гадят, а вода — целебная.

— Ты как мыслишь, Емеля, — спросил Баюн, — правда Иван-Царевич до твоего Хидуша дошел, или нет?

— Я думаю, что мертв Иван, — ответил Емеля серьезно.

— Почему? — опешил Баюн.

— Не знаю. Чувствую так. — Емеля раскашлялся: сипло, с присвистами. Лицо его было бледным, а на щеках цвели красные пятна.

— Ты бы сапоги надел!

— Не буду, — ответил Емеля, — раз посылает мне Светлый Князь испытание, так тому и быть.

Снаружи бухнуло, земля вздрогнула, посыпалась каменная крошка. Баюн спрятался. Емеля схватился за лук и высунулся в бойницу. Бухнуло еще раз, да так, что заложило уши. Крича вразнобой, войско Соловья устремилось на штурм. Ударились о верхнюю кромку стены приставные лестницы. В нападающих полетел веер стрел и болтов, но тем они были нипочем. Скаля истрескавшиеся зубы, распространяя зловоние, в первой волне шли мертвецы.

— Второй клин — на-птиц! — Финист уже оседлал нового рарога. Второй клин нес гром-камни. — Эй, там, на стенах! Мертвяков — жечь!

Навстречу нежити хлынула кипящая смола. Птицы взлетели, каждая к своей цели. Финист пригнулся к шее рарога, лицо его обдавал жар, но к жару воевода, годы проживший в Навьем царстве, был давно привычен. Оказавшись над одной из осадных башен, он примерился и швырнул гром-камень. Брызнуло дерево, башня вспыхнула огненной колонной. Изнутри нее донеслись крики.

Мертвецы наступали с таким упорством, будто их самих вдохновлял демон. Сгорая на ходу, они продолжали идти, пока не рассыпались кучкой тлеющих костей. Если хотя бы рука оставалась целой, она пыталась ползти.

— Поджигайте стрелы! — закричал кто-то из воевод. — Тряпицу на них и в масло!

Часть пушек замолчала навсегда, разнесенная гром-камнями. На остальные уже никого не хватило — второй клин Финиста выбили, а сам он вернулся, как и прежде, невредимым. Чувствовал Ясный Сокол чуть ли не рядом с собой мощное биение чудовищного сердца, услыхал и безмолвный приказ: хорош. Не разбрасываться.

Емеля послал очередную стрелу, схватил новую, быстро обвязал тряпкой, окунул — и выпустил из рук прямо в бочку с маслом, пошатнулся, чуть сам в эту бочку не упал. От глухого кашля его сложило пополам. Тело лихорадочно тряслось.

— Я за лекарем! — вскочил Баюн.

— Неправильные у нас... лекари...

— Да ты со своим Хидушем окочуришься сейчас!

Баюн умчался, а Емеля вытащил другую стрелу, обмотал, окунул, поджег от факела. Перед глазами дрожало и плыло. Карабкавшийся по стене мертвяк раздваивался. Емеля прицелился, его повело, но он заставил себя собраться.

Что-то холодное вторглось в голову, влилось в руки, забирая дрожь. Емеля выпустил стрелу больше от испуга. В цель он попал, но тут же отшатнулся от бойницы, спрятался за стену, начал озираться. Никогда Емеля такие вещи не оставлял без внимания. Пусть его дурачком и кличут, он-то знает, что ничего не выдумывает.