Татьяна Мудрая - Мириад островов. Строптивицы Страница 27

Семья во всём поддержала Супрему. Иначе бы ей грозила потеря города, богатства, потомства и кое-что похуже. Деду Годомиру очень кстати напомнили, что близнецы в древности считались исчадием сатаны. Тем более от морского существа. Тем более — от мужчины. И те, кто покрывает…

В общем, вы поняли.

Фальбер поддался таким убедительным и всесторонним аргументам, хотя вряд ли охотно.

Накануне казни смертнику разрешается принимать посетителей. Поэтому девочки купили на рыбном рынке и приготовили кое-что из специфически морянских деликатесов — это на официальном языке называлось «Финальная трапеза приговорённого», а на моём личном — «Последняя в жизни отрава». Я отнёс это к нему в камеру.

Коль выглядел совсем мальчишкой. Изрядно похудел, волосы, совершенно седые, ему обрезали — наверное, чтобы не казался девицей и не вызывал излишних симпатий. Ел принесенную мурцовку он с большим аппетитом и нимало не показался мне угнетённым.

— Тебя не страшит завтрашний день? — отважился я, наконец, спросить.

— Что? А, понял. Повешение было бы куда хуже. И утопление. И наказание стеной. Ты ведь знаешь, содружник: мы можем долго жить, совсем не поглощая воздух. Мне повезло — я вообще жутко везучий.

И ободряюще улыбнулся.

— А Фальбер что говорит?

И тут Кола выдал несообразное. Почти разыграл представление в лицах.

Фаль спросил, как ему действовать: проткнуть шейную жилу или ударить в сердце. Поскольку всё легально, он может подарить другу смерть чистую и безболезненную.

— Не нужно делать ничего такого, — воспротивился Кола. — Ты плохо знаешь Морской Народ. Мы живём на грани, сражаемся на грани, зачинаем себе подобных на грани, на грани же уходим в Вечные Поля. И прошу: не подходи ко мне со спины, я ведь не трус. Зажги оба огня перед моим лицом и стань впереди костра, чтобы мне видеть и знать: ты снова погружаешь меня в пламя и кутаешь в жар. Тогда мне легко будет взлететь.

А ещё Коль попросил о вещи более прозаической: проверить, глубоко ли вкопан столб, и надёжнее закрепить цепи, чтобы ему в беспамятстве не разметать вокруг пылающие брёвна и не попасть ими в толпу. Ибо моряне очень сильны — мало кто подозревает насколько.

На следующее утро его сожгли при большом стечении народа. В Марсалии обожают смотреть на то, как мужеложцы расплачиваются за грех, поэтому Коля нарядили в тончайшее полотно и специально установили поверх сруба: огонь первое что делает, — раздевает. Законом предписывалось вводить обречённого внутрь колодца из брёвен, чтобы только голова и плечи выступали наружу, но тут ритуал был нарушен специально — чтобы, вдобавок, все могли убедиться в кардинальном отличии морской бестии от человека. Господин Фальбер вёл себя безупречно: подмастерьями не пользовался, ковал надёжно, поджигал бестрепетной рукой и держался вблизи от огня даже и тогда, когда явно некому было оттуда на него любоваться. От такого жара глаза даже у ба-нэсхин лопаются и вытекают почти сразу.

А потом толпу разогнали, чтобы палач и его помощники могли убрать на эшафоте: разгрести угли, разбить череп и крупные кости специальными щипцами и… ну, собрать несгоревшие внутренности, они обычно остаются практически невредимыми благодаря своей влажности, в нечто вроде реликвария.

Ларец из цельного малахита, внутри которого спрятана большая серебряная капсула, я видел в «Вольном Доме» не однажды.

Я ведь не разорвал своих отношений ни с семьей, ни с городским господином по имени Фальберг Годисон. Сейчас вы поймёте, почему.

Он явился ко мне первым, хотя и у меня было что ему сказать.

И попросил представить его какой-нибудь девице-морянке из последних поступлений. Сказал, что хочет взять её в жёны — ни больше ни меньше — и вполне доверяется моему выбору.

Я настолько ошалел от его наглости, что даже подходящее имя назвал:

— Ситалхо. Совсем молоденькая, тридцати пяти не исполнилось. Мужа не было, детей тоже, одни любовники с любовницами. Пока не в работе.

Наш мейстер слегка оторопел, чтобы не сказать большего.

— Так я и знал. Скот безмозглый, — выругался я. — Ты думаешь, покойный Коль от допросов второй ступени так поседел? Да всего-навсего по причине того, что краска у него кончилась! В зрелости употреблял скондийскую хну, потом стал мешать с басмой.

— Сколько ж ему лет? — пробормотал он.

— Умер где-то на восьмом десятке. Погоди, дай сообразить: встретились мы, когда мне было девятнадцать, но он был лет на пять старше. Они ведь такие, Морской Народ: выглядят вечными юнцами, а в свой последний год, можно сказать, прахом текут. Начинается это со сплошной седины. В это время они стараются отойти ото всех, зарыться под землю и прочее в том же духе. Но ребят своих ты бы получил однозначно.

— Теперь я понимаю… Понимаю, отчего Колевы соплеменники дивились на меня как на диковину, — ответил Фаль в прежнем духе. — Но почему он сам…

— Он тебя полюбил, ему хотелось напоследок подарить сердечному другу частицу себя, — ответил я. — А ты со своими благородными порывами рисковал обнаружить, что по сути женат на своём дедушке. Или вышел замуж за бабушку. Вот Кола и попробовал самоустраниться.

— Ты прав насчёт меня, мэс, — ответил он. — Я ведь перед тем первым исчезновением принёс ему свадебный дар. Выкуп женской воли. Когда мы гостили на море, родственники кое-что к нему добавили. Хочешь посмотреть?

Он разложил на столе передо мной свёрток. Дорогое морянское оплечье, род широкого воротника с горловиной, сделанное из отлично полированной кожи ба-фарха. Ни задоринки: и аркан соскользнёт, и меч не заденет. Ожерелье в три ряда — по числу прожитых десятилетий. А в самой середине нижней цепочки, вместо медальона или реликвария, — кинжал, вдетый в резные ножны из мамонтовой кости. Закреплён так, чтобы легко было из них вынуть.

Фаль со всей определённостью понимал, с кем имеет дело.

— Меня что сбило у него — одна низка бус, хотя и долгая, — пояснил он. — Я их втрое заматывал, когда — ну, понимаешь. Для Ситалхо понадобится лишний ряд добавлять или она на вашу школьную тематику не смотрит?

Я хотел выразиться в смысле «погоди, пока она согласие даст», но вдруг понял, что Фаль спрашивает вовсе не об этом.

— Нет, её через тёрку луда не пропускало, — сказал я. — Слово это, как и моё прозвище «ланиста», вылезло из какой-то легенды и означало школу мечников, которых выпускали на арену для потехи толпы. В точности как моих питомцев и питомиц.

— Мне ведь тоже объяснили, что мой любовник — лутенский агент, — проговорил Фаль задумчиво. — И оттого все глаза устремлены на твой экзотический бордель. Кавалеры, правда, немало поспособствовали тому, чтобы замять дело. А то казнили за разврат, подозревали лазутчика, а на самом деле невольно покрывают целый заговор. Не готийских простолюдинов, что покушаются на трон, а морян, действующих во имя самих морян. И началось это ещё в твоей воинской школе.