Виктор Никитин - Легенда дьявольского перекрестка Страница 27

- О чем ты думаешь? - притихшим голосом спросила Эльза, приподнимая голову.

Не желая тревожить ее упоминанием об умершем ребенке, Хорст вынужденно солгал:

- О тебе, красавица моя.

Эльза села перед мужем ровно, смахнула слезы, а затем вновь взяла Хорста за руки со словами:

- Мне следует тебе кое в чем признаться.

Она помедлила, не зная, с чего и как нужно начать эту трудную исповедь. Эльза опасалась не столько самого признания, сколько возможной реакции Хорста на рассказ о мужчине в золотой маске, о том, что они отнюдь неслучайно отправились в Зеенвиц, и это именно по воле незнакомца из снов они были вынуждены остановиться на постоялом дворе старика Вернена.

- Не в чем тебе признаваться, любимая, - внезапно огорошил супругу Хорст. - Мне давно все известно.

- Правда? - оторопело застыла Эльза.

- Конечно, известно. Острота моего зрения оставляет желать лучшего, особенно в сумерках, но я все еще довольно наблюдателен и точно не ополоумел. Милая моя, я даже боюсь представить себе, какие по силе страдания выпали на твою долю. Мне прекрасно видно, что твое состояние ухудшается, болезнь развивается, и ты с трудом выносишь боль. Это очень заметно, и я отлично понимаю причины твоего желания скрыть от меня правду. Не подумай, будто я осмелюсь ругать тебя за такой поступок, в конце концов, если бы мне пришлось оказаться на твоем месте, поверь, я сделал бы то же самое. Милая Эльза, будь уверена, к утру погода вернется в прежнее русло, изменится к лучшему, и мы сразу же двинемся в Зеенвиц. Не сомневайся, молодой доктор поможет тебе обязательно. Не может не помочь.

Эльза сидела, боясь пошевелиться, чтобы ненароком не перебить Хорста. Так просто все у него складывалось после того, как отвар лишил его памяти о затмении, случившемся в трактирном зале, о странных свечах и прочем. И женщина решила, что пусть пока так оно и будет. Пожалуй, незачем разрушать представления мужа о происходящем в трактире.

Словно камень упал с плеч Эльзы, но все невысказанное огнем пекло в ее груди, и она решилась подробнее рассказать о своем сне.

- Мне снилось, как, ломая ветки, я продираюсь сквозь вечерний лес, ничего даже близко не узнавая вокруг себя. На плече висела сумка, и мне было известно, что в ней лежал травяной сбор, который бы лишил меня неких сложных проблем. Выйдя из леса, я столкнулась с мерзкой старухой, которая подошла ко мне вплотную, осклабилась беззубым ртом и заговорщицки шепнула, что я беременна. Отскочив от нее, я посмотрела на себя внимательно и не обнаружила никаких признаков беременности, хотя откуда-то точно знала - старая ведьма права.

Там, во сне, я действительно ждала ребенка и... Хорст, умоляю, только пойми меня верно, - Эльза запнулась, перевела дух и заглянула в глаза мужа. - Во сне я не хотела это дитя.

- Ну-ну, - поспешил успокоить Хорст. - Это лишь сон, и тебе не стоит связывать его с нашим мальчиком.

- Спасибо, милый. Дальнейшее я помню довольно смутно и урывками. Хорст, мне снилось, будто начались роды, прямо посреди осеннего поля, под проливным дождем, и я увидела этого ребенка, то есть то существо, которое во сне я считала новорожденным ребенком.

Глава восемнадцатая

- Родившееся существо можно было назвать кем угодно, но только не человеком! - закончил Николаус, которого все слушали так внимательно, что низко склонились к столу и ловили каждое слово.

Первым из ступора вышел Пауль, откинувшийся на спинку стула и с легким укором сказавший:

- При всем уважении, Николаус, но вы поступили не совсем корректно, изложив нам сон Эльзы Келлер. Все-таки это настолько личное. Окажись я в вашем положении, то ни в коем случае не стал даже слушать, не то что кому-то передавать услышанное.

Виллем, обдумав фразу нотариуса, кивнул, а вот Михаэль Бреверн заметил:

- Подождите, Пауль. Николаус молод, но, полагаю, у него достаточно представлений о приличиях. Наверное, Николаус сделал какие-то умозаключения из услышанного, если рассказывает нам сон фрау Келлер.

- Я с вами согласен, Пауль, - ответил молодой фон Граусбург. - При других обстоятельствах мой поступок следовало бы расценить как бестактный, однако мой рассказ и впрямь важен для понимания разыгравшихся вокруг нас событий.

- Тогда попробуйте объяснить эту самую важность, - настаивал Рейхенштейн, не сдавая позиций. - Мне и самому привиделся кошмар, но что он может...

- Многое может, Пауль, - подскочил Николаус. - Я уверен, что на многое наши глаза откроются. На самом деле сон Эльзы Келлер - реальная история, которую я слышал давным-давно.

Пауль пожал плечами:

- - Эльза тоже могла ее слышать. Она даже могла узнать ее от того же человека, что и вы, Николаус. Все объяснимо. Ничего странного, ничего удивительного. Разве никому из нас не снились вещи, о которых мы раньше читали в книгах или слышали?

- О да. Когда мне в детстве прочитали отдельные места из Книги Самуила, я несколько ночей подряд сражался с Голиафом, - повеселел Виллем. - То есть как сражался? Голиаф со мной сражался, а я пытался от него убежать.

Приглаживая свои редкие усики, потом вновь взлохмачивая их, Николаус молчал, гадая, как бы изложить свои доводы более понятно, но к какому-либо решению так и не пришел. Ему было трудно растолковать собравшимся свои выводы, не описав для начала то, на чем они были основаны. И юноша предложил:

- Давайте договоримся: я просто расскажу историю о давно умершей девушке, после чего выдам вам свое умозаключение.

- Сдается мне, нам так и не удастся избежать вашего рассказа, - коротко хохотнул Рейхенштейн. - Лично я не стану возражать, если вы, Николаус, не будете забывать о благопристойности.

Никаких возражений не последовало, и все мужчины уставились на фон Граусбурга выжидающе.

Он начал:

- Некогда в Саксонии жила прекрасная и наивная девушка, чье имя стерлось из памяти обитателей тех мест. Ее отцу принадлежал большой участок плодороднейшей земли, позволявший семье жить в достатке. Многие хотели завести с ними дружеские отношения или даже породниться, и зажиточность семейства не играла здесь ключевой роли. Среди соседей эта семья имела вес и уважение в первую очередь из-за честности, порядочности и неутомимого трудолюбия, а старшие отличались еще и глубокой религиозностью. Но последняя их черта периодически переходила за рамки простой набожности, превращая и мужчин, и женщин в черствых поборников морали.

Как иногда бывает, ребенок, воспитанный без примеров зла и непристойности перед глазами, огражденный, подобно цветку в оранжерее, от неприятностей реального мира, вырастает излишне простодушным, доверчивым, совершенно неподготовленным к козням, подстерегающим на каждом шагу. И наша несчастная девушка выросла именно такой.