Днем с огнем (СИ) - Вран Карина Страница 28

"Да, нянюшка", — удалось мне проглотить вместе с куском помидорки. Расту над собой: хамлю мысленно, кивая с умным видом собеседнику.

"Глухо, как в танке", — окинул я взглядом почти что пустой зал. Заметил у бара Пола, взгрустнул: стоило мне начать искать возможность пообщаться с Драганом, как он запропал. Я даже выловил Димку до смены, спросил про нашего серба. Тот окинул меня донельзя задумчивым взглядом, молча дошел до ямы (тумбы со всяким нужным, называемой "пит"), достал что-то белое. Вернулся, все так же молча вручил мне незапечатанный конверт.

— Э? — с глубокими чувством и смыслом спросил я.

— Драган домой улетел до конца июля. В отпуск. Сказал, чтобы тебе передали, если ты про него спросишь, — пит-босс сощурился. — Что за мутки?

— Сам не знаю, — пожал плечами. — Давно его не видел, подумал, кадровые перестановки.

Димон склонил голову, приподняв одну бровь выше другой.

— Ладно. Переодевайся.

Как гирю вместо форменной бабочки мне на шею повесил.

"Здухач гледа у вас", — размашистые черные буквы сложились в непонятное нечто. Я из сербского языка запомнил только "обозленный" — "popizdeo". И ведь не поленился кириллицей записать, а перевод мне с кого спрашивать? С Ненада? Тьфу-тьфу три раза, я лучше этим листком подотрусь, чем с хоббитом стану иметь дело.

Психанул я знатно. Чуть не забыл про отгулы, а то пошла бы поездка на дачу к сербам обозленным…

Злость привела к тому, что я почти весь состав смены ухитрился "просветить" огоньком. Кого прям вблизи, как накануне Ханну, кого издали. Не поймал четверых: новенькую Тамару — та всю ночь без брейков по собственному желанию раздавала покер для скучающих дилеров, тренировалась; Макса и Джо — их я оставил "на сладкое", особенно Шпалу; Бартош — та просидела внизу с Шах на покере.

Что сказать: из парней "немножко не таким" в свете моего огонька оказался Миха из параллельной. От него в разные стороны отходили какие-то дымчатые жгуты. Без понятия, что это значит, но в его случае я не был удивлен. Миха — белорус, я про него говорил уже, его нежно зовут Смертью, за его задушевное: "Мертвяки встают, им нет покоя", — и атрибутику с черепушками.

На девчонок смотреть в основном было грустно: огонек напрочь игнорировал косметику. И если у Лошади просто синяки под глазами проявились, то Обурееву я лучше буду видеть без огня. Чур меня… Овца, кстати, тоже резко потеряла в привлекательности при пристальном просмотре. Ах-Ах почти не изменилась, что вернуло мне веру в чистое и светлое… ладно, в темненькое и симпатичное.

А потом я глянул на Рыбу и взбледнул с лица: Окунев за бойко пляшущим огоньком стал старше лет на пятьдесят, если не больше. Морщинистый, почти лысый, кроме нескольких клоков на затылке, вместо губ две тонкие серые линии, ввалившийся нос. Я отозвал огонь, отвернулся и сказал большое (мысленное) спасибо за то, что он не улыбнулся этим страшненьким ртом. Бр-р!..

В общем, когда по утру я услыхал призыв выпить — мчал на Малую Садовую как бы не быстрее всех. И в кино на повтор "Бойцовского клуба" топал с превеликим удовольствием — хотелось отвлечься. Тем более, я его раньше не смотрел. Хорошо зашел фильм, аж кулаки зачесались.

— К тебе? — на выходе из кинотеатра спросила Бартош, глядя на меня с безмятежностью утреннего тумана.

Я был бы распоследний дурандай, если б ответил отказом Арктике. АБ не такой, АБ принялся вылавливать частника.

И да, свободу огоньку и паранойе я предоставил в салоне авто: Таша за пламенем выглядела также, как и всегда. Отстраненно и светло.

Так вышло, что она осталась на ночь. В Питере "так вышло" в период открытой навигации обычно означает, что люди не успели к разведению мостов. Вот и в нашем случае дело было в недосыпе и судоходстве.

Я соорудил нам поздний ужин из пельменей со сметаной и порезанных на четвертинки помидор. Кошар старательно прикидывался ветошью, лавировал по малогабаритной жилплощади так, не попадаться гостье на глаза.

Ели молча. В какой-то момент я поймал на себе пристальный взгляд девушки. Такой пристальный, что я чуть не подавился пельменем.

— Что-то не так? — справившись с собой, спросил я.

— Ты знаешь, что твой кот — вовсе не кот? — огорошила меня Таша спокойным, ничего не выражающим голосом. — Я сомневалась, говорить ли тебе об этом.

Я же смотрел на нее сквозь язычок пламени: она была нормальная, без каких-либо странностей!

Как процитировала бы ма перевод Шекспировского Гамлета: "Есть много в небесах и на земле такого, Что нашей мудрости, Гораций, и не снилось". И уточнила бы, что перевод князя Романова ей люб более прочих.

— Он друг, — придавив поднявшийся ворох эмоций, произнес я. — Этого достаточно.

— Хорошо, — откликнулась она.

Уже позже, стоя на балконе, подставляя лица потокам ночного ветерка, Бартош решила развить тему.

— Я с детства их вижу, — равномерно, как плеск волн, набегающих на берег, заговорила она. — Несоответствия. Бабуля гордилась, говорила — кровь выбрала наследницу, раз видит суть в безлунный день, редчайшее, мол, проявление. Она же и научила молчать об увиденном. Баба Рая мне приходилась прабабкой, бабушку я не застала. Молчать-то она меня научила, но поздно: мать и отчим меня уже побаивались; отчим поговаривал, думая, что я не слышу, что неплохо бы было сдать дочь со странностями в интернат. До интерната не дошло: баба Рая взяла меня к себе, до младших классов я у нее жила и училась разбираться в том, что мне видится. И не нестись через весь огород с воплем: "Ба, ба, там такая бука за печкой! Глазища, усищи и фырчит!"

Я заулыбался, живо представив Ташу любознательной малявкой, натыкающейся на представителей славянского эпоса. Похоже, не проста была ее бабка…

— А потом они родили мне Настю. Ба перебралась в город, я вернулась домой. Отчим был мне чужой, отца я не застала. Мать была — в работе и в отчиме. А Настя — вся моя. У нас с ней разница восемь лет, я тебе уже говорила.

Говорила: не то, чтобы мы прям дружески ладили, но год в одной смене сближает. Нет-нет, а прорываются какие-то эпизоды из жизни вне работы. Таша знает про Парижский "отпуск" ма, я про ее младшенькую. Как-то она даже фото ее мне показывала: они с сестрой совсем не похожи, что не удивительно при разных отцах.

— Она появилась — и заполнила весь мой мир. Пеленки, присыпки, кашки. Алфавит, игрушки, колготы. Ее первым словом было не "мама", а "Тана". А потом она заболела. Лейкемия. Сначала мы надеялись, верили, болезнь Насти как-то нас всех сплотила. Умерла баба Рая — этого никто особо и не заметил, кроме меня. Меня она вызвала за три дня до смерти и не отпускала. Передала мне свой дар. Кое-какие знания. Мне было не до наставлений, моя Настя сгорала в соседнем доме.

Она втянула с силой воздух, порывисто выдохнула. Стиснула перила так, что костяшки пальцев побелели.

— Врачи не помогли ничем, только растягивали ее боль. И тогда я решила: никто не заберет у меня мою Настю! В общем… я ее вытянула. И вытянула — из себя — весь бабкин дар, выплеснула без остатка. Всего и осталось — как в детстве, видеть бук за печками и газовыми плитами.

Она замолчала. Что было дальше, я знал: перед тем, как Бартош устроилась в свое первое казино, сдало сердце ее матери. Отчим вскоре ушел в другую семью. На попечение Таши, только поступившей на истфак, осталась десятилетняя сестренка.

Я порывался что-то сказать, подбирал слова, когда она легонько покачала головой.

— Только не вздумай меня хвалить, — другая, наверное, сказала бы "жалеть", но мы не первый день друг друга знаем, про жалость в лексиконе Бартош ничего нет. — Спасла, молодец. Силой пожертвовала. Я без нее задыхаюсь. Это как если бы я шестнадцать лет жила со связанными руками-ногами, с заглушенными чувствами и дышать могла через раз. А после разом спали путы, все вокруг прояснилось. Я стала настоящей, цельной. И затем добровольно затянула руки и ноги, залила воском глаза и уши, перестала нормально дышать.