Завтрашний царь. Том 1 - Мария Васильевна Семенова Страница 28

Шагала гордо отмолвил:

– Кому ерши да раки, а иные, сказала, царя узрят!

– Тоже мне, честь великая. Царя всякий может увидеть, кто до увенчания доживёт.

– То всякий, а меня рукой прикоснётся! Вот! Не я с его плаща пылинку поймаю! Сам руку протянет и…

– Так, что ли?

Пороша сделал вид, будто замахивается. Шагала весело отскочил. Оба движения по быстроте были недоступны мирянам, но Пороша с оторопью увидел, какими веригами обернулось краткое своеволье. Приятное всемогущество облетело, как снег с ёлки, в которую с налёту въехали лбом. «Ничего! Время есть. Отоспимся у Комыни, а завтра…»

Домовладыка отворил калитку так быстро, словно ждал прямо за нею. Вернув на место запор, он бочком обежал Порошу:

– Не вели казнить, государь вольный моранич… Когда?

– Что – когда?

– Ну… доченька моя бедная… ко благоверным родителям во ирий…

«Вот же!..» Пороша мучительно выстраивал мысли, ставшие такими же косными, как и плоть. Он ещё с мостика должен был распознать тишину возле дома Комыни. Ни печалующих уличан, ни проводных плачей о множестве голосов…

Он ответил надменно:

– Сын Владычицы, приверженный милосердию, даровал твоей дочери ещё день на земле, а ты недоволен? Ступай в дом.

Комыня охнул, прикрыл рот ладонью, побежал к двери. Следом убрался Шагала – тише воды ниже травы. Пороша остался один. Докучной тошноты как не бывало. «Тебя пощадит человек великой судьбы, – пряча сребреник, прошамкала вещая бабка. – А в последние земные мгновения твою руку будет держать брат…» Кровных братьев Пороша не знал, лишь обретённых в доме Владычицы.

«Учитель! – Он вообразил рядом Ветра, не Лихаря. – Помоги честь воинского пути обновить…»

Дурочка сыскалась на заднем дворе, среди любимых колод. Пыхтела, высунув язык. Увлечённо, кропотливо обдирала кору. Пороша мягко приблизился и одним движением сломал Комыничне шею.

Будут назавтра многоголосые плачи. И погребение, где печаль с легкотой об руку пойдут. В свой срок заневестятся разумницы-младшие, сватов дождутся…

По ночному льду Воркуна неслись на лыжах две тени. Передняя покрупнее, вторая поменьше.

По закону попутья

Волнистыми бедовниками, удольями замёрзших рек бежал на север быстрый маленький поезд. Четверо саней, запряжённых неутомимыми псами, по бокам – скорые на ногу лыжники. Вторая нарта, катившая уже по торной полозновице, была накрыта лёгким кожаным ве́рхом на деревянных опругах. Седоку под войлоками и мехами не так вольготно, как в настоящих жилых санях, но тяжёлые сани закладывают оботурами, они не для гоньбы.

Перед лицом колыхалась росомашья опушка глубокого куколя. Царский гонщик Мадан, наследник благородного имени Грихов, то слушал скорбный посвист ветра, то сползал в неверную дрёму. Тогда ему светили девичьи очи, хрустальной капелицей звенел голос, Мадан жадно протягивал руки…

И видение в который раз развеивалось оттого, что сани дёргались или круто сворачивали… или останавливались, вот как теперь.

Рядом звучали голоса. Мадан проснулся окончательно, забеспокоился, приподнялся на локте. Упряжные собаки лениво рылись в снегу, впереди собрались каюрщики и охрана.

– Ишь, лапки из веток еловых, – неразборчиво донёс ветер.

– Совсем скудные.

– И волокуша жердяная. В очередь тащат.

– К востоку держат.

– Этот еле хромает. Вона падал.

– И тот мало не на плечах виснет.

– А не бросают…

Мадан был опытным путешественником. Он понял: его подначальные увидели след. Теперь гадали, кто бы мог здесь пройти. Мадан зевнул, недовольно откинулся в мякоть. Короткий и быстрый путь к Устью был берегом Кияна, но там шли поезда кощеев. Потомку красных бояр одним воздухом с ними дышать было зазорно. Подавно – ехать доро́гой, ими загаженной. Оттого держали путь горой: хлопотно, зато чисто. И вот этот след. А кто мог тянуться здешним безлюдьем прочь от Кияна? Разве что кощеи, повздорившие со своими?

Племяннику обрядоправителя не хотелось думать о вороватых подлых людишках. Закрыв глаза, он опять стал вспоминать красавицу Нерыжень, но уплыть в сладкую дрёму не удалось. По снегу проскрипели лапки Новка, опасного старшины.

– Сделай милость, твоё высокоимёнство, услышь словечко.

– Что ещё? – нехотя отозвался Мадан.

– Люди здесь прошли, боярин. Нужду терпят.

– И что нам?

– Недавно совсем прошли, след ясен. Догнать бы… выручить.

Мадан грозно спросил:

– А ты не забыл, что я с государевым поручением мчусь?

За куколем, меховой харей и повязкой Новки виднелись только глаза, да и те в снежном кружеве поди угадай.

– Государь Эрелис вырос на бедовниках, он приказал бы проверить.

В этом была великая скорбь Мадановых странствий. Когда от окоёма до окоёма колышется белое покрывало, в бездне меж красным боярином и ничтожным порядчиком как бы намечается дно. Это против естества, но чем тяжелей путь, тем сильнее опрощаются люди. В столичных подземельях Новко рта открыть не посмел бы. А здесь, поди ты, спорить дерзал.

– Кому, как не государю, чтить законы попу́тья, – величественно согласился Мадан. – А за государем – и холопам его. Ступай вдогон… Только недолго.

«Спасёшь – мне в заслугу пойдёт. Опоздаем встретить корабль, виноват будешь…»

Новко ушёл со следопытом и двумя порядчиками, взяв чьи-то опорожненные санки. Собаки зарылись в снег, свернулись клубками. Люди ску́чились вместе, обратив к ветру толстые неуязвимые спины. Мадан тщетно искал отбежавший сон.

Когда-то он выезжал в расписных саночках, годных лишь красоваться. И мечты с собой возил им под стать. Нарядные и никчёмные. Сослужить праведным великую службу! Принять малый венец! Посвататься если не к Эльбиз, так к Моэн или Моэл…

Тело ответило лёгким позывом малой нужды, но вылезать на мороз и ветер было слишком обидно.

…С тех пор он поумнел. Кому нужны страшные подвиги и слава, могущая оказаться посмертной? Меж тем как день минует за днём, пронося хмельные лакомства мимо уст?.. Да сгори царственноравность, сгори о́дрань Эльбиз, кисельницы восемнадцатые царевны! Вот если бы Нерыжень в дру́женки выслужить… Ваан сказывал, бывали при прежних царях и такие награды…

Желание отцедить стало сильней, мысли на иное уже не обращались. Мадан, снедаемый вселенской несправедливостью, полез вон из саней.

Спустя время он всё же начал погружаться в сладкую кудель сна, когда молчаливые порядчики встрепенулись. Загомонили, вскочили, ринулись с места. Мадан отвёл лопасть куколя. В струях мелкого снега возникли шаткие тени. Это возвращался Новко. Вёл отысканных по следам.

Найдёнышей было восемь душ ходячих, ещё один ехал закутанный на чунках. Двоих Новко сразу повёл к нарте, где лежал Мадан. Наследник Грихов приподнялся навстречу, представая сильным и важным.

– Вот, твоё высокоимёнство, – поклонился старшина. – Витязей бедующих по твоему слову вернул.

«Витязей?..» Вслух Мадан спросил строго:

– Кто таковы?

Порядчики уже потрошили сани с припасами и тёплой одеждой.