Карина Демина - Невеста Страница 28

Дотянувшись до ее руки, Оден провел от запястья к локтю. Под пальцами вилась нить вены.

Он подарит Эйо дом.

На землях Золотого рода стоят сотни домов, и среди них наверняка отыщется тот, который подойдет для маленькой альвы.

Она переворачивается на живот и тем самым оказывается ближе, настолько близко, что Оден не выдерживает. Ее легко поймать, потому что этот запах — серебра, вереска и меда — ни с каким другим не спутаешь.

— Отпусти, — Эйо не вырывается. — Ты ж себе больно делаешь, собака бестолковая.

— Разозлить пытаешься?

Ему просто нравится, что она рядом. Эйо — значит радость.

Зачем мир, в котором нет места радости?

Где-то на границе сознания слышен звонкий, медный смех Туманной Королевы.

Глава 11. Грозовые птицы

Пятнадцать дней дороги.

Мелочь, по сравнению с тем, что было, но почему-то мне кажется, что эти дни изменили меня сильнее, чем предшествовавшие им семь месяцев.

Что я помню?

Лабиринты городских крыш, отражением городских же подвалов. Затянувшаяся игра в прятки, где каждая тень виделась мне ловцом. Сон урывками. Снова голод, от которого я почти отвыкла. Страх, что подгонял куда надежней хлыста. И голос разума, призывавший сидеть на месте.

Меня тянуло к городским стенам, за которыми виделась свобода, но в то же время я понимала, что именно там и будут ловить.

И заставляла себя ждать: пусть те, кто вышел на охоту, устанут первыми.

Тем более, осень на пороге. Дожди.

Кому охота мокнуть?

Город я в конце концов покинула, и даже не знаю, существовала ли та, придуманная мной опасность, на самом деле, либо же являлась сугубо плодом моего воображения. Как бы там ни было, но свобода оказалась мокрой.

Той осенью небо устало от войны и лило, лило воду, пытаясь землю утопить. Помню серую пелену и лес, почти уснувший, недовольный моими попытками его разбудить. Дороги, заполненные беженцами: псы рядом, спасайтесь, кто может. А кто не может... на обочинах всегда есть канавы.

И я научилась избегать дорог.

Все спешили к морю, словно надеялись, что в легендарных Прибрежных Бастионах хватит места и для них тоже. Семьями ехали. На низких, широких телегах хватало места и старикам, и женщинам, и детям. Возвышались клетки с птицей, в загонах лежали спутанные свиньи, козы, овцы. Корову, если случалось такое счастье, что корова еще была, привязывали.

Осенью я научилась воровать.

Начала еще в городе, но там было проще: в толпе легко затеряться, а здесь же люди следили за своим добром. Но у меня получалось. Всю зиму я оттачивала мастерство, пробираясь от одной деревеньки к другой. Пожалуй, даже позапрошлая зима, которую я встретила в лагере, далась мне легче. Там я хотя бы не была одна. Нынешняя кружила, испытывала вьюгами, метелями, морозом, которого никогда не случалось в здешних краях. Но видимо правы были те, кто говорил, будто эта война разбередила старые раны мира.

Псы и те остановились.

Во всяком случае, так говорили. А я слушала разговоры, когда получалось подойти ближе. И упрямо шла к Перевалу.

Как получилось, что я не замерзла где-нибудь в лесу? Не сдохла от голода, хотя порой доходила до того, что грызла обындевевшую кору, только чтобы заглушить ноющую боль в животе? Не стала добычей волчьих стай?

Повезло, наверное.

Милостью Лозы, как сказал бы папа, но после того, что довелось увидеть, я в милость лозы не верила. Первый месяц весны принес новости о перемирии, которого все ждали со страхом. Было очевидно, что альвы не удержатся на берегу. И в очередном безымянном городке, полном бродяг — воровать еду становилось раз от раза трудней — я узнала, что альвы уходят.

Что испытала?

Облегчение, пожалуй: вряд ли кто теперь вспомнит о девчонке, сбежавшей из храма... и ладно бы просто побег: на побег закрыли бы глаза, но вот убийство Матери-Жрицы — дело другое...

В моих кошмарах она пыталась откупиться черными алмазами. Но я-то знала, откуда они берутся.

Вряд ли этот храм существует теперь.

Радоваться бы... месть, пусть и совершенная чужими рукам, должна приносить удовлетворение, но радости нет. Тоска только. Обида.

Я помню, как нас привезли и вывели в пустой двор. Середина лета. Жара. Дурманящий аромат невестиного цвета, который растет в каменных кадках. Легкий навес на лианах колонн. И белоснежное платье Матери-Жрицы...

Ее мягкий голос.

И одуряющий аромат еды.

Бронзовый котел на кривых ножках вынесли прямо во двор. И Мать-Жрица сама орудовала черпаком, наливая густую мясную кашу в миски. К каждой подходила, касалась щеки — мы были грязны, но она не брезговала грязью — и говорила:

— Возьми, дитя. Тебе больше нечего бояться...

Ее глаза — теплая зелень.

Ее голос — нежен, словно свирель. И да, в тот миг не было женщины, прекрасней, чем она.

— ...здесь твой дом.

Я забыла о голоде, об усталости, о своей клятве немедленно сбежать, я готова была отдать ей свое сердце, лишь бы она задержалась еще на мгновенье рядом со мной.

Сложно поверить в чудо, а поверив — добровольно от него отказаться.

Бросить место, где кормят регулярно и сытно, где есть собственная комната, пусть и крохотная, кровать с мягким матрасом, набитым травами, пуховым одеялом?

Да ни в жизни.

Ни охраны, ни заборов, ни собак. Зачем, когда есть горячие источники и купальни, поразительное забытое уже ощущение чистоты. И молоко с овсяным печеньем на ночь.

Занятия.

И необременительная работа, только затем, чтобы почувствовать себя полезными.

Мы и чувствовали, обживались, пускали корни в местную неторопливую жизнь, верили, что уж она-то — настоящая. Но однажды я увидела больше, чем следовало.

Я всегда была чересчур любопытной. Наверное, поэтому еще жива.

О тех, кто остался при Храме, лучше не думать.

И не притрагиваться к черным, точно обуглившимся, алмазам, которые каждую ночь мне пытаются всучить, уговаривая, что камням уже не больно. Боль — это миг, а камни вечны.

Так чего бояться? И зачем бежать?

Но полдень — не подходящее время для мыслей о полуночных страхах. И я стряхиваю остатки дремы, потягиваюсь и прислушиваюсь.

Нет, не примерещилось.

— Подъем, — я щелкнула Одена по носу. — Гроза скоро...

Принюхался. Нет, дорогой, ты пока не услышишь. Гроза где-то далеко, я чувствую ее приближение через землю и ветер, через замершую реку, которая желала бы напиться. Через опасения старого вяза, под которым мы устроили привал: дерево не уверено, что выдержит напор ветра. Оно столько уже гроз пережило, что каждая грозит стать последней.