Игорь Федорцов - Камень, брошенный богом Страница 28

— Да, сеньор Пачеко.

Торг пошел у них замечательно быстро. Пачеко не скупился, Карья не занималась чрезмерным вымогательством. Очень скоро она оказалась в одном нижнем белье. Наступила кульминация торга. Пачеко не рядясь, предложил сразу золотой за сорочку, последнее вещь, одетую на Карью. Сеньора топнула ногой, поднимая цену. Как я понял, она не боялась опростоволоситься. Пачеко ошибался, думая найти в ней жертву. За свою жизнь она повидал и не таких шутничков. Зря ли на ней морщин, что складок на сухофрукте.

Франт добавил монетку. Карья вновь топнула ногой. Еще монетка.

Карья со спокойным видом сняла сорочку, и осталось нагишом. Ну и видуха!!! Баба Яга в бане. Рекомендую как рвотное. Вывернет до прямой кишки.

На этом стоило бы, и заканчивать, но Пачеко продолжил. Тряхнув оставшимся в кошеле золотом, он оглядел притихшую в немом ужасе харчевню.

— Отдам тому, — Пачеко поднял кошель над головой, — кто сумеет сорвать его с прекрасной Карьи.

Несколько слов подручным и те продели вязку кошеля в ремень, а сам атрибут одежды застегнули на поясе старухе. Зрелище хуже некуда. Кошель, свисая ниже клока лобкового мха, напоминал мошонку столетнего ишака изнахраченного работой.

— Кто попытает счастья? — воззвал Пачеко к добровольцам. Улыбочка на его морде стала еще гаже, чем прежде. Такие физиономии надо вышивать на циновках, лежащих перед входом. Стопроцентно всякий не поленится вытереть ноги. — Один ловкий укус за вязку и двадцать шесть золотых в вашем кармане.

Пачеко щелкнул по кошелю. Мошонка с золотом уныло звякнула металлолом. Наплыва энтузиастов легкого заработка не наблюдалось.

И тут старая проблядь вспомнила про меня, мои дерзости и хамства. Её мстительная мордень показалась мне страшнее страшного кошмара.

— Вон тот сеньор хочет, — ткнула она в мою сторону пальцем.

— Кто, кто, — подпрыгнул от радости Пачеко. Жертва отыскалась так скоро.

— Вон, приезжий. Один за столом сидит.

Её палец смотрел на меня дулом дантесовского пистоля. На жалость рассчитывать не приходилось. И на дурочка отъехать, тоже, вряд ли сподобишься.

А ты мучился, какая опасность, — напомнил я себе об испытанных ощущениях после ухода старика и пессимистично пропел себе под нос. — Вот она какая. Сторона родная!* — и поднявшись во весь геройский рост загоревал. — Маршалси куда-то подевался…. Потешился бы дяденька.

За спиной взвизгнула слабонервная мамзель. Люди благоразумно подались в стороны, держась подальше от чужих неприятностей.

— Сеньоры! Сеньоры! — заныл из-за прилавка хозяин "Голуба и горлицы", до этого со спокойствием паралитика наблюдавшего за выкрутасами развеселой компашки. — Прошу вас перестаньте!

Ныть то он ныл, но безопасной зоны не покинул.

Отцепив меч от крючка на поясе, я повертел оружие, в мулине разминая кисть. Воздух запел под вращением клинка.

— Сеньора ошиблась, — предложил я компании вариант мирного исхода. Они единодушно отказались, растягиваясь полумесяцем. Извлеченные с поспешностью мечи недружелюбно засияли, ловя на полированную грань солнечный свет. Дело приобретало излишний размах и масштабность.

— Вирхофф! Вирхофф! — заорал в дверях Маршалси, внезапно появившийся в тылу Пачеко и Ко. — Вас и на часок нельзя оставить! Обязательно ввяжетесь в историю.

Я не успел ему ответить. Идальго уже швырял, ронял и бил всех без разбору. Мне ничего не оставалось, как поддержать его. Первым делом я дотянулся до разлюбезного сеньора Пачеко. Отбив его неуклюжий выпад, я привесил вражине замечательный бланш под левый глаз. И не просто под глаз, а на пол морды. От души и на память. Затем я схлестнулся с телохранителем Пачеко. Фехтовал тот не лучше огородного пугала. Его владение клинком напоминало кадры из кинофильма "Александр Невский", где Васька Буслаев долбит немчуру оглоблей. Увернувшись от очередного богатырского замаха, я двинул бугая кулаком под дыхало. Но где же пробить слой сала в ладонь! Он и не почувствовал удара. Я совершил второй заход и, переменив точку приложения, пнул гада в пах. Еще не одному засранцу не удалось накопить там жировых запасов. Мой противник охнул, что потерявшая девственность барышня и, скрючившись, рухнул в проходе. Я прошелся по нему как по бульвару. Сапожный массаж от копчика и до затылка.

Желая пособить товарищу, отыскал глазами Маршалси. Идальго не бился, он крушил. Виновных и безвинных, нападавших и удиравших, и к ним до кучи: лавки, столы, полки, стулья и посуду. Видя как он здорово управляется, я преспокойно уселся на прежнее место, ожидая затишья бури.

Вышвырнув остатки врагов за порог харчевни, Маршалси плюхнулся со мной рядом.

— Хозяин! — сотряс он стены рыком. — Тащи вина, да поживей. Развел тут притон, честным кабальеро выпить не дают.

— Надеюсь, вы не переусердствовали с наведением порядка, честный кабальеро? — задал я Маршалси весьма уместный в данной ситуации вопрос. Не хватало что бы представитель лектурской юстиции трепал мне нервы по поводу какого-нибудь жмурика.

— Можете, не беспокоится, — усмехнулся Маршалси. — Я был с врагом нежнее, чем садовник с хрупкой розой, — и грохнул кулачищем по столу. — Долго ждать! Где вино?

Хозяин летел, высунув язык от усердия.

— Маленькая заминка! Прошу прощения! — захныкал он в оправдание.

Маршалси не стал его слушать. Выхватил из рук кувшин и с оттяжкой глыкнул из горлышка.

— Ты что принес, сучий хвост? — поволок идальго на обомлевшего хозяина.

— Херес. Мендель Катц!

— Да? — не поверил Маршалси заверениям и надолго приложился к посудине. — А что за сброд у тебя бесчинствует?

Под взглядом идальго хозяин сморщился проколотым воздушным шариком.

— Сеньор Пачеко… Он… уважаемый… человек… Он племянник сеньора Пачеко…

Маршалси дернул бровью. Кто такой?

— Сеньор Пачеко императорский альгвасил, — умирающим лебедем пропел хозяин.

Идальго брезгливо скривился и знаком показал страдальцу — убирайся прочь!

Единолично осушив кувшин идальго, порадовал сообщением.

— Мы идем в мыльню.

В последнее слово он умудрился уложить тройной, если не больше, смысл. Будь я любителем разгадывать шарады, непременно докопался до каждого. Но предпочитаю в таких вещах полагаться на чувства, а они, чувства, вызывали лишь греховную сладость во рту.