Евгений Немец - Корень мандрагоры Страница 29

– Я не понял, дневальный! Почему честь не отдаем старшему по званию?

Я осмотрел гостя от головы до ног, вернул взгляд на страни–цу журнала, сказал:

– Ефрейтор Дыров, шел бы ты, уважаемый, спать.

От такой наглости ефрейтор опешил, поэтому даже не сразу нашелся, что сказать. Наконец взял себя в руки, физиономия его налилась кровью, он подался вперед и взревел:

– Я без тебя знаю, когда мне надо спать! Ну-ка давай сюда журнальчик, а сам быстренько сбегал и принес мне по–курить!

«Разве цивилизация может быть sapiens, если ее представ–ляют такие вот homo?.. »

Я закрыл журнал и засунул его под телефон на тумбочке. Ска–зал спокойно:

– Не положено дневальному пост оставлять. Между прочим, тебе здесь тоже находиться не полагается.

– А-а-а, – протянул Дыров, растянув губы в злорадной улыб–ке и напрочь позабыв про журнал «Вокруг света». – Так у нас тут умные появились! Мне до дембеля сто пятьдесят дней, а меня тут «череп» уму-розуму учит! Быстро убежал за сигаретами, пока я добрый! А то сейчас будешь зубрить у меня устав от корки до корки!

Дыров выглядел как угодно, но только не добрым. Но, видать, его и в самом деле мучил никотиновый голод, иначе бы он уже махал руками. Тем не менее в последнюю фразу он вложил до–статочно угрозы и весь напрягся – очевидно, готовясь пустить в ход кулаки, если я и на этот раз не проявлю уважение к его персоне.

Как бы там ни было, но время в армии структурировано пра–вильно: первый год военнослужащих гоняют так, что к вечеру у них не остается никаких желаний, кроме как рухнуть на койку и закрыть глаза.

Я посмотрел на часы. «На тумбочке» мне предстояло торчать еще минут пятнадцать. Я чувствовал огромную усталость, и этот бессмысленный диалог выматывал меня еще больше. На драку сил уже не было. Я сказал:

– Дыров, я сейчас подниму трубку, позвоню дежурному по гарнизону и скажу, что ты напал на дневального. Так что иди себе спокойно, откуда пришел.

Ефрейтор хоть и был полными идиотом, но все же зародышем мозга обладал. Даже будучи пьяным, он понимал, что нападение на дневального – это перебор. На такую выходку глаза не за–кроют, а закроют его самого на «губу» недели на две. На «губу» Дырову, конечно же, не хотелось, потому он приблизил ко мне свою перекошенную от злости физиономию, так что помимо убой–ного перегара я отчетливо различил запах пота, смахивающий на вонь перекисших бочковых помидор, процедил мрачно:

– Ты нарвался, боец. Мы с тобой еще…

Что мы там такое с ним «еще», он так и не осветил. Резко раз–вернулся и, широко расставляя ноги, словно моряк на креня–щейся палубе, покинул ротное помещение.

Я смотрел ему вслед и думал, что мы очень похожи на тех аборигенов с острова Пасхи – так же перестарались с выруб–кой леса здравого смысла. А там, где рубят многовековую муд–рость, почва быстро зарастает сорняками и кишит паразитами; свободную от разума территорию легко поражает злокачествен–ная опухоль – глупость человеческая.

Я сменился и со спокойной душой завалился спать. До «рота, подъем!» оставалось три часа, и я был уверен, что за это время ефрейтор Дыров меня не потревожит. Хотя бы потому, что ему понадобятся подручные, которых надо еще разбудить и ввести в курс дела (а разбудить пьяного «годка» – дело непростое). Но вот на следующий день, вернее, ночь стоило ждать гостей. По–этому я их ждал. И они пришли.

Табуретом можно убить, если целиться в голову. Это опасное оружие. Да и сотрясение мозга бывает нескольких степеней, к тому же со временем оно может вылиться в весьма неприят–ные осложнения. Вроде болезни Паркинсона, а то и рака моз–га. Но это очень действенное средство защиты, когда тебя со–бираются учить «уму-розуму» четыре мускулистых дебила.

Я лежал с закрытыми глазами и прогонял в голове возмож–ные варианты развития событий. Разумеется, «гости» дождут–ся, когда дежурный по роте доложит дежурному по гарнизону стандартное «все в порядке» и пойдет спать. К этому времени дневальные будут заняты чисткой «помещений с толчками и умывальниками», так что на всю казарму останется один бодр–ствующий человек – дневальный «на тумбочке». Его они ото–шлют искать чай или сигареты – не у всех же такие нервы, как у меня, в основном «черепа» «годкам» подчиняются. Где располо–жена моя койка, они, разумеется, уже будут знать. Я спал на втором ярусе, и это упрощало им задачу возмездия. К моей кро–вати они подойдут тихо и осторожно, чтобы не спугнуть жертву и не разбудить бойцов по соседству. И вот тут было немного неясно: то ли они начнут бить меня прямо в кровати, то ли пота–щат в сушилку или еще куда от глаз подальше. В любом случае должен быть кто-то, кто будет зажимать мне рот, дабы избежать излишнего шума, а это значит, что он подойдет к моей койке с торца. Вот с него-то и придется начать…

Дневальные закончили мыть центральный проход и утащили ведра и швабры в дальний коридор. Я слез с койки, и, выражая лицом сонливость, поплелся в туалет. Дневальные, что мыли пол у комнаты отдыха, скользнули по мне глазами, вернулись к ра–боте. Я тщательно умылся холодной водой, прогоняя остатки расслабленности, и так же неторопливо поплелся назад. Вер–нувшись в казарму, я свернул к стеллажу с шинелями, снял две первые попавшиеся, подошел к своей койке и засунул их под одеяло. Кукла получилась не очень, но я рассчитывал на неда–лекость ума противников, к тому же для фактора внезапности мне требовалось всего несколько секунд. Затем я тихо оделся, взял свой табурет и вернулся к стеллажам с шинелями. Я устро–ился в углу у окна и стал ждать. Отсутствие моего табурета и одежды могло навести противника на нежелательные подозре–ния, так что я вернулся и поставил на пустующее место табурет с одеждой соседа, затем снова занял свой наблюдательный пост.

В помещении было темно, освещение горело только над тум–бочкой дневального, так что противнику требовалось зрение кошки, чтобы различить меня, неподвижно сидящего в дальнем углу. Я же прекрасно видел дневального и освещенный вокруг него пятачок.

Рота, вымотанная армейским буднем, сопела, храпела, во–рочалась в койках, иногда тяжело вздыхала и даже постаныва–ла. Девяносто шесть человек – три взвода, погруженные в тя–желые сны, походили на могучее, но поверженное животное, великана, посаженного на цепь, сломленного и усталого. Мне было их жаль. Я понимал: не физическая усталость ломала их волю, иссушала душу, но унижение, ставшее в этой среде нор–мой. Слабые ростки гордости, самоуважения, благородства и как следствие гуманности и человечности, с таким трудом взле–леянные в сердцах этих пацанов за восемнадцать лет, безжа–лостно вытаптывались тяжелыми сапогами. Армия – это кислот–но-щелочной бульон, она выварит из тебя все, что не имеет отношения к инстинкту самосохранения. А потом… Смрадной пеной поднимется из глубин человеческих душ подлость, под–халимство и духовная трусость. Поднимется, затвердеет и пре–вратится в панцирь. В армии человек – огурец, закатанный в банку с рассолом. Два года, и хочет он того или нет, его тело, сознание и душа будут пропитаны маринадом.